— Угу… — говорю низким голосом, тщательно вслушиваясь в каждое слово.
— Угу… — передразнивает Эльвира, устало откидываясь на спинку стула, так и не удосужив повернуть взгляд в мою сторону. — Знала, что с этой проклятой писаниной будут проблемы. Что поделать, творческая личность! — выплевывает она. — Только посмотри, она все написала! И о Фабрике, и о Пророчестве, даже Войну описала в красках… Я половины этого не знала! — тяжело вздыхает она. — О, Создатель, как просто все было раньше! Книги были всего лишь фантазией, воплощением скрытых переживаний, а по сути, крохотными кусочками прошлого, не собираемой мозаикой из тысячи осколков, бессмысленных без целой картины перед глазами. Но теперь… Грег, я боюсь… Что будет с нами, если она поняла? — почти шепотом спрашивает Эльвира, ее слова гулким эхом отражаются от стен, начинающих меняться с реактивной скоростью.
Обои, кирпич, бетон, грубый камень, и нечто сиреневое, застилающее глаза густой пеленой. Теперь нет страха, есть только пустота на месте души, на месте сердца. Черная или белая, цвет перестал иметь значения, мир превратился в ледяную точку, обжигающую сильнее Адского огня. Реально то, что вижу, реально то, что слышу! О, Создатель, какое же преступление нужно совершить, чтобы заслужить самый страшный на свете грех?
— Чего молчишь, Грегори? — спрашивает Эльвира, медленно разворачиваясь на крутящемся стуле. Вот он, апофеоз — карие глаза встречаются с голубыми холодными айсбергами, одиноко застывшими в вечной мерзлоте. Замечаю, как взгляд Эльвиры медленно превращается в наполненный ужасом загипнотизированного кролика, медленно сжираемого удавом, задыхающегося от гнилого запаха смерти. Последний шаг, и милое создание превратится в часть кишечника хладнокровной гадюки, разбиваясь на молекулы и разносясь по крови сумбурными атомами. Отчего Я чувствую себя чудовищем, смотря в испуганные карие глаза подруги? Будто бы являюсь животным с испачканной кровью младенцев мордой, застигнутом на месте преступления.
— Налана? — удивленно спрашивает она, быстро взяв себя в руки, натягивая безупречную улыбку, за которой таятся тщательно скрытые злость и ненависть, промелькнувшие на долю секунды. — Давно ты здесь?
— Достаточно, Эл, — сухо говорю я, чувствуя, как с каждой секундой голос покрывается новой коркой льда.
—Ты выпила таблетки, Налана? — сменив тон на розовую мягкость, говорит она.
«Теперь открой глаза!» — кричит Голос в голове, и белоснежная вспышка застилает сознание неясным маревом. Мир исчез, превратившись в кусок льда, а я вместе с ним.
11
Белоснежная яркая вспышка, не помню, что произошло потом. Только спустя довольно большой промежуток времени, память некстати начала подкидывать эти события, медленно, но верно становящиеся не более чем растворяющимся в воздухе дымом. О, Создатель, зачем ты наделил меня памятью! Или это очередное испытание на стойкость, еще одна прихоть в доказательство того, что я достойна ЗНАТЬ! Истину,… проклятую Истину.… Теперь я жалею обо всем, о том, что захотела открыть глаза, о том, что слушала Голос, о том, что захотела свадьбу в Италии, лучшее торжество столетия, чтобы утереть нос пафосным снобам-дружкам из творческой богемы, поразить воображение.… Как ничтожно все это было! Жалею даже о каждом вдохе и выдохе. Прошлое не имеет значения, будущее бесцельно, есть только здесь и сейчас, момент, длящийся секунду или Вечность.
Только здесь, стоя на краю бесконечного небоскреба, пробуя языком, грозовые облака понимаешь, что мир не имеет значения, ничто не имеет значения. Холодные снежинки касаются ресниц, мгновенно тая и смешиваясь со слезами, застилающими глаза плотным полотном. Мороз пронизывает до костей, заставляя дрожать щуплое тельце в тонкой кожаной куртке, едва прикрывающей летнюю майку.
Снизу, со стороны далекой земли, глухо доносится завывающий шум сирен полицейских машин, черные точки в форме молниеносно выкатываются на асфальт, подобно олимпийским фигуристам. Еще мгновение, и слышу за спиной приближающийся топот ног. Тяжелые сапоги гулко стучат по железной лестнице, ведущей на крышу, они близко, слышу их дыхание, чувствую.… Сейчас сюда ворвется десяток крепких парней, вооруженных до зубов. Они прикажут поднять руки вверх, уставив дула тяжелых автоматов на безоружную девицу, ловящую языком снежинки посреди крыши самого высокого небоскреба Санкт-Петербурга.