Позабыв о своем плачевном состоянии, я поворачиваю голову на звук.
Алкеста с трудом уходит от атак Ярасланова, который сейчас слабо похож на человека. Да и ни один человек не может двигаться с такой скоростью.
А ещё у него что-то произошло с руками, они почернели до локтя. Он наносит резкие рваные удары по каменному телу Алкесту. Воздух дрожит от страшного скрежета.
Удар ― вой. Удар ― вой. Удар ― захлебнувшийся визг.
Дурно только от одних звуков.
Но я не в силах отвести взгляда от происходящего.
«Он не становится камнем», ― приходит в голову совершенно дурацкая мысль. Мысль писателя, который выстроил законы своего мира, а теперь не может понять, почему они вдруг не работают. Ведь это неправильно, провисание логики, противоречие собственной истории…
Тут же к горлу подкатывает истерический смешок. Приплыли. Крыша медленно съезжает в сторону, а я думаю о том, что скилл персонажа неправильно работает.
Алкеста захлебывается чудовищным бульканием, Ярасланов распарывает её шею когтями. Голова горгониды отлетает в сторону и с глухим стуком катится по влажной брусчатке.
Я, не в силах пошевелиться, смотрю на спину Ярасланова.
Кто же ты, если смог победить ожившее чудовище?
«Чудовище», ― шепотом волн отзывается подсознание.
Только чудовище может победить чудовище.
Ярасланов медленно поворачивается. Смотрит на меня. Это не тот взгляд, к которому я привык, но не нужно лишних слов, чтобы понять: тебя изучают с ног до головы.
Он проводит тыльной стороной ладони по губам, забрызганным черной густой кровью. Эти губы искривляются в жуткой улыбке. Я успеваю заметить, что вместо обычных пальцев у него что-то длинное и острое. И когти… когти, которых не бывает у человека.
― Вот видишь, Антон, что происходит, ― произносит он, и у меня по спине вдоль позвоночника опять проносится ледяной ток. ― Чтобы твои персонажи не убивали моих, приходится самому браться за дело. Ибо куда же это годится?
Он делает шаг вперед.
Интуиция взвивается на ультразвук, бьет молотом в висок: «Беги, беги, беги».
Стараюсь двигаться медленно и плавно, чтобы не вызвать реакции, как у безумного хищника, готового кинуться на жертву.
Судорожно просчитываю, смогу ли сбежать. Одно чудовище заменило другое. И это явно сильнее. Как с ним справиться… я понятия не имею.
Ярасланов внезапно оказывается совсем близко.
Черные-черные провалы, окруженные оскаленными клыками… хотя нет, я ошибся. Это больше похоже на акульи зубы. Мелкие и безумно острые.
― Конечно, она не смогла сделать тебя камнем, ― неожиданно для себя самого произношу я, не в силах отвести взгляд.
И протягиваю руку, касаясь пальцами его щеки, словно хочу убедиться, что передо мной не видение. Кожа на удивление горячая, гладкая, живая.
Время останавливается.
Нельзя.
Нельзя сделать камнем того, кто не смотрит в глаза горгониды. А тем, что на лице Ярасланова, смотреть невозможно.
Ни на что.
Глава 12. Одноглазый
Те, кто не знает про Антона Шуткача
8 лет назад
Чех оценивает ситуацию в мгновение ока. Если до этого из «так себе» всё стремилось к «плохо», то теперь несется к «нам всем полный абзац!». Точнее, не абзац, а нечто ужасное, достойное более крепких выражений. Но Чех, как человек воспитанный, решает от них воздержаться.
Лишь поднимает воротник, закрываясь от резко ставшего холодным ветра, и бодро шагает прямо к театру, делая вид, что в упор не замечает никаких байкеров и их главаря. А посмотреть есть на что…
— Судьба у нас такая, — словно из прошлого выныривает низкий, заставляющий замереть голос. — Мы так друг друга ненавидим, что вынуждены всё время сталкиваться лбами и… терпеть. Какая бы заварушка ни происходила, мы обязательно пересечёмся. Не так ли?
Это было давно, но, кажется, можно поймать отголоски только-только прозвучавших слов.
Чех останавливается, ожидая, пока проедет красный спортивный автомобиль. Задумчиво глядит на каменных ангелов у входа в театр, мысленно проклиная всю скульптурную роскошь Одессы, которая мигом из шедевров и превратилась в злейших врагов.
Чех медлит. Он ещё не придумал, как выкрутиться из создавшегося положения. И чем больше он медлит, тем злее, довольнее становится улыбка на губах Одноглазого. Расстояние неумолимо сокращается. Остановиться — значит показать слабость врагу. Нельзя этого делать. Особенно когда Димка смотрит огромными недоумёнными глазами, а Театральник готов перегрызть горло. И ведь ещё не совсем ясно кому именно: Одноглазому или ему самому.