― Всё плохо? ― осторожно интересуюсь я.
Дан мотает головой:
― Нет. Всё намного хуже.
А он умеет подбодрить в нужный момент, ничего не скажешь.
― Это тоже… создание? ― всё стараюсь уточнить я.
― Если бы, ― мрачно отвечает он. ― Эта хрень вполне реальна. Я не знал, что она может проявляться вот так.
С этими словами Дан встает, снова берет телефон, выходит в комнату. В моих мозгах царит какой-то бедлам. Едва решил, что начал что-то понимать в происходящем, как на тебе. Впрочем, голова думает, а руки делают. И пельмени из холодильника перекочевывают в кастрюлю с кипящей водой.
«Хорошо, что не борщ, ― внезапно вспоминаю слова одного коллеги. ― Если ты готовишь человеку борщ, то это, считай, предложение. Ибо поесть борщ и не жениться ― так честный мужчина не поступает».
С губ срывается смешок. Конечно, к ситуации не особо применимо, но немного отвлекает от мыслей, что я опять куда-то вляпался.
Дан возвращается через некоторое время, уже не такой бледный и, как я и предполагал, основательно голодный. Неосознанно жду какую-нибудь подколку в духе: «Питаешься полуфабрикатами?», но ничего такого не следует.
Я подозрительно кошусь на него.
― Спрашивай уже, ― по-барски разрешает он, снова садясь на стул.
Вид все равно задумчивый. Кажется, эта корона нехило так его впечатлила. Дан будто находится в каком-то сне.
― Ты мне объяснишь, почему тебя так впечатлила эта Корона Юга?
― Объясню, ― кивает он. ― И не только я. После Тиглата зайдем ещё к кое-кому.
Последнее звучит так, что я уже жалею о возвращении из Львова. Нехорошо так звучит. Откуда только ощущение, что ничего хорошего не будет?
Я вздыхаю и тут же слышу:
― А в этом доме есть майонез?
Глава 18. Каракурт-цветок
Тот, о ком не знает Антон Шуткач
Наше время
Всё не так, как кажется.
Эту истину Чех осознал давно.
Только кажется, что можно услышать всех. Понять многих. Оставить ― нескольких. Кажется, что небо бездонно, а тьма когда-нибудь закончится. Кажется, что до солнца всего ничего ― протяни руку и сможешь дотронуться. Одна только вот знакомая ― знойная, как полдень в степи возле солёных озёр, та, что сама полыхает огнём, смеется и говорит: «До солнца ― близко. Всего два дня до солнца. Я знаю».
Чех поворачивает голову и смотрит на красно-золотой закат. День сегодня в разы теплее, чем были до этого. Поэтому не нужно ни куртки, ни плаща, достаточно вельветового пиджака, который по цвету идеально подходит к щегольским туфлям с чуть вытянутыми носками и прямоугольными пряжками.
Он сидит возле маленького книжного магазинчика. Напротив через дорогу ― памятник Екатерине II, что указывает рукой в сторону дюка де Ришелье и морского порта. Листва шелестит, путаясь с голосами одесситов. Ветер мягко шевелит волосы, нашептывает на ухо, что ночь сегодня будет великолепная, можно оставить свою квартиру да прогуляться. А там получится всё: и апрельская луна в половину неба, и женская улыбка, и вкус пряностей и соли под накатывающие друг на друга волны.
Когда рядом кто-то садится, Чех даже не поворачивается в его сторону. Запах сандала и горячего песка. Краем глаза можно уловить дизайнерскую рубашку, черные кудри, спускающиеся на плечи, и искривленную вытянутую кисть, которую он кладет на скамейку.
― Хэерле кич, уважаемый Эммануил, ― произносит он хрипло и сухо, словно не в состоянии говорить громче.
― Добрый-добрый, уважаемый Азамат. ― Чех возвращает любезность и все же переводит на него взгляд.
Смуглый, разлет черный бровей, нос с горбинкой, а в глазах ― вся тьма, из которой когда-то вышел луноликий народ с раскосыми очами. Его собеседник одновременно красив и уродлив. Увечное дитя царя каракуртов. Непревзойденный стратег, сумевший договориться со Следящим Южного региона, выбив места для своего народа на земле.
― Корона Юга снова обрела очертания, ― мягко произносит Азамат. ― В нашем хранилище больше не пусто. Как думаете, за ней снова придут?
― С каких пор ты со мной на вы? ― хмыкает Чех.
Азамат потупляется:
― Кичерегез, Эммануил.
Татарский ему идёт. Впрочем, в миру у него и документы сделаны на татарское имя. Современному обществу совсем не интересно, что имя парня звучит совсем не так. Да и то, что сам парень… не человек.
Древний народ каракуртов прятался с тех пор, как сюда пришли дети Горгон. Правитель каракуртов на тот момент не мог удерживать власть и, чтобы выжить, вынужден был наложить запрет на обращение в человеческую форму. Кто пытался пойти против ― погибал. Обращение в человека ― огромная трата ресурса паучьего народа. А Одноглазый и его камнелюди с материнским змеиным ядом научились забирать силу каракуртов, когда те становились людьми.