— О! Послушай, Руми, да здесь у вас электричество!
— Сеньор доктор поставил на ручье турбину с генератором, — по-испански ответил Руми. Журналист изумленно взглянул на него: кажется, этот парень разбирается кое в чем лучше, чем можно было бы ожидать от простого индейца с территории…
— Здесь будет ваша комната, сеньор, — индеец ввел Слейна в комнатку, похожую на корабельную каюту размерами и безукоризненной чистотой. Шкаф для одежды, стол, два мягких стула и простая кровать. Ничего лишнего, только необходимый комфорт.
— Сейчас будет готова ванна, сеньор.
— Спасибо, Руми, — благодарно улыбнулся Слейн. Его поясница болела, от многочасовой езды в глазах колыхались стены комнаты. Он устало опустился на стул и закрыл глаза.
Слейн принял ванну, облачился в пижаму, очевидно, принадлежавшую хозяину, и, блаженно жмурясь, отдыхал в своей комнате, когда, постучав, вошла, давешняя индианка.
— Добрый вечер, сеньор, — поклонилась она. — Стол накрыт, и сеньор доктор ждет вас.
— Великолепно! Еще немного, и ему пришлось бы спасать от голодной смерти одного старого приятеля. Ведите меня, сеньорита!
В столовой, когда Паула вышла, Слейн подмигнул доктору:
— У тебя симпатичная подруга. Честное слово, можно позавидовать!
Доктор нахмурился.
— Это не совсем то, что ты думаешь, Джо. Паула у меня на все руки — готовит, стирает, наводит порядок и помогает в больнице. Но она не любовница. Правда, она служит… вроде громоотвода, что ли.
— От кого же может тебя защитить эта девчушка?!
— От общественного мнения, — усмехнулся доктор. — Противно, однако необходимо, и тут уж я ничего не поделаю. У здешней так называемой «белой» администрации принято держать при себе наложницами индианок, и мне просто не хочется лишний раз казаться белой вороной. Пусть «цивилизованное» общество в Кхассаро думает, что я взял ее для развлечений, так спокойнее для меня и безопаснее для нее. Был у нас в Кхассаро чиновник полиции, пожилой и довольно мерзкий тип. Паула тогда жила с отцом, и сеньор полицейский скоро оценил ее привлекательность. Конечно, он пожелал заполучить ее и как-то вечером поволок к себе в резиденцию, даже не постеснявшись прохожих на улице. Отец Паулы, полунищий индеец, видел и молчал — что он мог сделать против господина? Может, мне не следовало вмешиваться в это дело. Да уж очень разительным был контраст: пьяная ухмыляющаяся морда — и худенькая плачущая девчушка в рваной кофте. Ей тогда и пятнадцати не было. Словом, я не выдержал… Чиновник взъярился и чего только мне не наобещал! И все-таки в результате Паула стала моей экономкой, а чиновник остался с носом.
— Как же вы с ним теперь?
— Да никак. Вскоре его нашли на дороге с разбитой головой. Нет, я тут ни при чем, можешь мне поверить. На горных тропах свалиться с коня дело нехитрое, а этот по вечерам редко бывал трезвым. В тот год на Каменном ручье — это милях в двенадцати от Кхассаро — стояли лагерем ученые-американцы. Кажется, они там устроили временную станцию наблюдения за искусственными спутниками. Индейцы рассказывали, что у них разные приборы, телескопы и так далее. Так вот, тот чиновник все ездил к американцам играть в карты. Может, те янки и помогли ему разбиться, кто знает. Только после нашей стычки все приписали мне и прониклись ко мне уважением как к человеку решительному. Черт с ними, если не умеют уважать, пусть хоть боятся. Лишь бы сюда не лезли. Выпьешь еще, Джо?
— Нет, мне сейчас и так хорошо, Гарри. Газетная жизнь — не конфетка, а моя в «Экспрессо» тем более. Счастливец ты, Гарри, у тебя здесь все к месту и можно отдохнуть душой….
Доктор притушил сигарету и ответил не сразу:
— Я думаю, что имею право на недолгий отдых, потому и постарался обставить все как мне нравится.
— Ты считаешь, что твое пребывание здесь временно?
— Думаю, что да. Может быть, еще немного — и все взлетит на воздух…
— Не понимаю тебя.
— Ладно, пойдем-ка спать. Выкинь на время из головы и статьи, и редактора, и столичную суету. Просто так поживи у меня. Правда, не смогу уделять тебе много внимания, дел накопилось… Но в кабинете есть кой-какие книги. Сходи в Кхассаро, Руми проводит тебя.
— Едва ли человек пишущий может хоть на время выкинуть из головы свою работу. И это хорошо — если можно писать и печатать то, что требует твоя совесть, что болит у тебя и других таких же бедняг… Впрочем, не годится к ночи рассуждать о несбыточном — это приводит к бессоннице. Покойной ночи, Гарри.