— Пусть комиссар нас рассудит! — ответил Анатолий, увидев приближающегося к ним Самойлова. — Как ты думаешь, Леонид, можно доверить Луггеру операцию?
— Могу сказать лишь одно: Луггер тянется к нам, и мне кажется, что отталкивать его по меньшей мере глупо, — ответил тот. — Не все немцы слеплены из одного теста, и, думаю, мы вполне можем рассчитывать на Луггера.
— Так ведь… — начал было Михайловский, но Верба оборвал его:
— Хватит! Что ты заладил одно и то же! Я верю в добрые побуждения Луггера. А тебе не позволю стоять в стороне, когда он будет оперировать мальчика.
Михайловский вынужден был повиноваться.
Сообщение Леонида Даниловича о приезде в госпиталь московских артистов Верба слушал вполуха. Разговор о концерте казался ему сегодня не только нелепым, но и бестактным. Да, он любил Гаркави, еще со студенческих лет он восхищался его умением завладевать вниманием публики, вспоминал, с каким блеском тот погасил начавшуюся панику во время бомбежки госпиталя летом сорок первого года. Но сейчас…
Не скрывая раздражения, Нил Федорович сказал Самойлову, что после всего пережитого у него нет никакого желания улыбаться, хлопать в ладоши, и вдруг начал заикаться:
— На-на-дер-дер-усь сей-сей-час, кк-ак саа-пожж-ник и лля-гуу на три-трис-та мин-ннут сс-на! Или нн-нет? Ты… ты, что нне видд-дишь, чч-то зассы-паю на ххо-ду!
— Погоди! — пробормотал Самойлов. — Вид у тебя действительно отвратительный, но что же делать, Нил? Им восвояси отчалить? Отказаться? Некрасиво получится. Досадно!
Наступило неловкое молчание. Верба, хорошо знавший Самойлова, понимал: тот от своего уже не отступится.
— Где они сейчас? — он еще какое-то время оставался растерянным.
— Велел, пока суть да дело, накормить ужином, — небрежно бросил Самойлов.
— Я так и предполагал. Сколько времени продлится концерт?
— Час-полтора, — поглядывая на него с ласковой усмешкой, отозвался Самойлов.
Только сейчас Верба начал понемногу выходить из тупого оцепенения, в котором пребывал весь этот длинный день. Он чувствовал, как у него в груди сжимается комок.
— Что ж, наверное, ты, как всегда, прав, — с трудом проговорил он. — Не будем терять времени, пошли к ним, поужинаем. — И он послушно встал.
Самойлов плеснул спирта в стакан, разбавил водой и протянул ему.
Верба выпил залпом и уже увереннее направился к выходу.
Вскоре начался концерт. Верба был невнимателен, и если бы кто-нибудь позже попросил его пересказать программу, вряд ли он смог бы сделать это. Он словно и наблюдал за всем происходящим, и одновременно ничего не замечал: память не фиксировала события. На выступление артистов реагировало лишь его чувство, как бы оторвавшееся вдруг от способности анализировать. Но, может быть, именно из-за этого он отчетливо понял потом, зачем нужны раненым концерты. Конечно, их живительную силу он, постиг давно, но то было абстрактное знание, не подтвержденное собственным опытом. Теперь же, глядя на певцов, аккомпаниаторов, конферансье, он вдруг почувствовал, что его отпустило напряжение, владевшее им весь этот день. Знакомые имена артистов заставили его на минуту почувствовать себя в довоенном времени; нервы, измотанные до предела, получили необходимую порцию спокойствия. Они снова обрели прочность, и Верба был готов к новым испытаниям.
Вскочив на мотоцикл, Самойлов помчался к железнодорожной станции: он хотел выяснить, когда будут восстановлены пути. Проехав километра три, он увидел, что впереди идущие грузовики вдруг резко затормозили, и водители, опрометью вылетев из кабин, бросились в придорожную канаву. И только тут Самойлов заметил два звена «Юнкерсов-88», пикирующих на шоссе. Он действовал почти инстинктивно: ситуация была не нова. Поняв, что ему грозит опасность, он не застыл на месте, а лишь прибавил скорость. Но было уже поздно: его подбросило вверх, все поплыло у него перед глазами, и он рыбкой полетел в огромную воронку. Очнувшись, он почувствовал острую боль в колене. Кое-как доковыляв до мотоцикла, он вскарабкался на седло и, несмотря на боль, помчался к коменданту. Тот сказал, что движение поездов будет налажено не раньше чем через сутки: отступая, немцы успели подорвать стыки рельсов, стрелки, столбы. Что ж, на нет и суда нет. Самойлов снова оседлал свой мотоцикл и поехал назад в госпиталь: ему хотелось зайти в палату к раненым немцам, чтобы еще раз побеседовать с Луггером.
При виде входящего Самойлова Курт весь напрягся, на его губах появилась злобная усмешка. Только что закончив очередную схватку с Луггером, он окончательно понял, что и Луггер, и Штейнер даже не пытаются скрыть радости; русский плен для них был не пыткой, а желанным покоем.