— Не помню… Какое это теперь имеет значение?
— Из раненых немцев никого не было?
— При чем тут немцы?
— Допустим, что ни при чем. Сколько раз Самойлов предлагал вам покинуть госпиталь? Вспомните!
— Два… нет… три раза.
— При каких обстоятельствах? Где это было? В коридоре? Во дворе? — следователь встал и подошел вплотную к Вербе. — Встаньте и не шевелитесь! — приказал он и, как только Верба встал, выхватил из его заднего кармана «вальтер». — Разве вам не приказали сдать личное оружие? — спросил он, подмигивая.
— Я отдал свой пистолет…
— А эту игрушечку оставили на всякий случай? Для забавы? Нехорошо, очень нехорошо.
Теперь Верба чувствовал, что следователь откровенно измывается над ним. Это было особенно горько.
— Какое имеют значение теперь всякие подробности? — сказал он. — И так все яснее ясного.
— Напрасно, напрасно вы так рассуждаете, — не согласился следователь. — Я должен иметь факты вашей виновности, а не словесные признания.
— Куда уж больше. Это просто… просто… — Верба замкнулся. — Словом, вы, судя по всему, плохой следователь. Вы бьетесь со мной уже целый час и не можете доказать мою вину. Я вам помогу: вспомните, что я единоначальник. Значит, я должен в любом случае отвечать за этот взрыв головой.
— Не спешите. Ответьте мне еще на один вопрос. Вы убеждены в собственной невиновности?
— Я уже думал об этом. Не знаю, мне трудно ответить, что-то определенное. Да я и не снимаю с себя вины. И все же…
— Значит, не припомните ни одного свидетеля ваших разговоров с Самойловым?
— Н-нет… — И Верба отвернулся к окну.
— Фрица ко мне, да побыстрее! — вдруг рявкнул следователь, и мгновение спустя в комнату пошатываясь вошел Курт Райфельсбергер. Лицо его было бледно.
— Узнаете? — обратился следователь к Вербе.
Верба молчал, не в силах оторвать глаз от Курта.
— Как же он уцелел? Он? Один? — спросил он минуту спустя.
— Нелепая случайность. Фатум, — съязвил следователь.
— Вы знаете этого человека? — спросил он Райфельсбергера.
— Шеф лазарета, — ответил Курт.
— Вы в этом совершенно уверены?
Курт кивнул.
— А вы, полковник, — следователь впервые назвал Вербу по воинскому званию, — вы знаете этого человека?
— Еще бы! Курт Райфельсбергер. Это у него Михайловский с риском для жизни удалил неразорвавшуюся мину из-под руки. Но как он мог остаться в живых?
— Райфельсбергер! Повторите еще раз, где вы находились, когда комиссар госпиталя настаивал, чтобы начальник госпиталя, полковник Верба, отправился за подмогой.
— Я, конечно, вначале не догадывался, что лазарет заминирован, это я уже узнал позднее, когда комиссар просил нашего обер-лейтенанта Штейнера помочь разминировать здание. Комиссар говорил полковнику, что это партийное поручение, партийный долг, а не только его, Самойлова, пожелание.
— Где это было сказано?
— В сарайчике, я там лежал некоторое время после операции.
Вербе вдруг захотелось плакать: он все мог предположить, кроме того, что будет когда-нибудь унижен. Что это — шутка, фарс? Как можно дойти до такого издевательства: его, кадрового офицера Советской Армии, оправдывает убежденный нацист Курт Райфельсбергер.
Не помня себя от обиды, Верба вдруг вскочил со своего места и начал душить следователя. Он разжал руки лишь тогда, когда тот посинел. Потом вдруг он почувствовал, что его кто-то резко трясет за плечи. Перед глазами поплыли комната, стол, стоящий, как вкопанный, Курт. Потом и это исчезло, и настала тьма, и в совершенно темном пространстве раздался голос Михайловского.
— Толя, ты тоже уцелел? — воскликнул Верба.
При этих словах комната снова наполнилась светом, и Верба, удивленно хлопая глазами, увидел свой кабинет, и не было уже ни Курта, ни садиста-следователя; вместо них перед Нилом Федоровичем стоял целый и невредимый Михайловский.
— Я хочу, чтобы ты мне ассистировал, — говорил он. — Вот я и пришел. Насколько я понимаю, я оторвал тебя от какого-то очень интересного сна: во всяком случае, ты орал, как зарезанный.
— Не приведи господь, чтобы хоть малая часть того, что я видел, случилась в действительности, — пробормотал Верба, протирая глаза. Иди в операционную, но меня не жди — дело есть…