Неожиданно глухой рокот, идущий словно из-под земли, потряс берег. Вновь заговорила пушка.
Мориссо оглянулся и увидел слева, вдали, над величественными очертаниями Мон-Валерьена белый плюмаж — только что взлетевшее облачко порохового дыма.
И тут же второе облачко взвилось над крепостью, и через несколько секунд прогрохотал новый выстрел.
За ним последовали другие, гора поминутно изрыгала смерть, выбрасывая клубы молочно-белого дыма, которые медленно всплывали в безмятежное небо и облаком застывали над ее вершиной.
Соваж пожал плечами.
— Ну вот, опять взялись за свое! — сказал он.
Мориссо, озабоченно наблюдавшего за поплавком, который то и дело уходил под воду, вдруг охватила ярость; мирный по натуре человек, он ненавидел этих кровожадных вояк.
— Надо быть болванами, чтобы уничтожать друг друга, — проворчал он.
— Они хуже зверей, — поддержал его Соваж.
Мориссо, выхватив из воды уклейку, произнес:
— И подумать только, что так будет всегда, покуда существуют правительства!
— А вот республика не объявила бы войны.., — возразил Соваж.
— При королях, — прервал его Мориссо, — воюют за пределами страны, при республике — внутри.
И они спокойно занялись сложными политическими вопросами; обсуждая их, они выказывали здравый смысл мирных и простоватых обывателей и сошлись на том, что людям свободными не бывать. А Мон-Валерьен неумолчно громыхал, изрыгая ядра, и они сносили французские дома, обрывали жизни, губили все живое, сокрушали так много мечтаний, так много долгожданных радостей, так много надежд на счастье, причиняли сердцам жен, сердцам дочерей, сердцам матерей во Франции и в чужой стране неизбывные муки.
— Такова жизнь, — произнес Соваж.
— Скажите лучше: такова смерть, — с улыбкой подхватил Мориссо.
Но тут оба содрогнулись от страха, явственно различив сзади шаги; скосив глаза, они увидели прямо над собой четверых бородатых великанов, четверых вооруженных людей в странной одежде, напоминавшей лакейские ливреи, и в плоских фуражках; вскинув ружья, бородачи держали друзей под прицелом.
Две удочки, выпав из рук, поплыли вниз по реке.
Схватить, связать, поднять их, бросить в лодку и переправить на остров было делом нескольких секунд.
Теперь они увидели позади дома, который считали покинутым, десятка два немецких солдат.
Лохматый верзила, сидя верхом на стуле, попыхивал большой фарфоровой трубкой; он обратился к ним на отличном французском языке:
— Ну, что, господа, хорошо ли удилась рыбка?
Один из солдат, не поленившийся захватить с собою садок, полный рыбы, положил его к ногам офицера.
— О, о, сам вижу, улов неплохой! Но сейчас речь не об этом. Выслушайте меня спокойно. Вы — шпионы, подосланные, чтобы следить за мной. Я схватил вас, и я вас расстреляю. Вы думали скрыть свои замыслы под видом рыбной ловли. Но вы попались мне в руки, тем хуже для вас — это война. Однако вы прошли за аванпосты и, разумеется, знаете пароль, чтобы вернуться обратно. Скажите мне пароль, и я вас помилую.
Друзья стояли рядом, с посеревшими лицами, руки у них дрожали мелкой дрожью; они молчали.
— Никто никогда не узнает об этом, — опять заговорил офицер, — вы тихо-мирно вернетесь к своим. Тайна уйдет вместе с вами. Но если откажетесь — смерть, и немедля! Выбирайте.
Они не шелохнулись, не открыли рта.
Указав на реку, пруссак невозмутимо продолжал:
— Подумайте: всего пять минут, и вы окажетесь на дне реки. Всего пять минут! У вас, вероятно, есть близкие?
А Мон-Валерьен по-прежнему грохотал.
Рыболовы стояли молча, не шевелясь. Немец скомандовал что-то на своем языке. Затем, взяв стул, пересел подальше от пленников, а двенадцать солдат выстроились в двадцати шагах от них с приставленными к ноге ружьями.
— Даю вам одну минуту, ни секунды больше.
Вдруг он вскочил, подошел к двум французам, взял Мориссо под руку и, отведя в сторону, прошептал:
— Пароль, быстро! Ваш товарищ об этом не узнает, я сделаю вид, что пожалел вас обоих.
Мориссо не ответил.
Тогда пруссак подхватил Соважа и то же самое предложил ему.
Соваж промолчал.
И они опять оказались рядом, плечом к плечу.
Офицер подал команду. Солдаты вскинули ружья.
И тут взгляд Мориссо случайно упал на садок с пескарями, валявшийся на траве, в нескольких шагах от него.
Слабо шевелившаяся рыба поблескивала в лучах солнца. И Мориссо овладела слабость. Он старался преодолеть ее как мог, но все же глаза его застлало слезами.
— Прощайте, Соваж! — вымолвил он через силу.
— Прощайте, Мориссо! — ответил Соваж.
Сотрясаемые неодолимой дрожью, они обменялись рукопожатием.
— Огонь! — крикнул офицер.
Двенадцать выстрелов прозвучали одновременно. Соваж рухнул ничком, как подкошенный. Мориссо, который был выше ростом, зашатался, сделал полоборота и свалился на своего товарища, поперек его тела, навзничь; по мундиру, пробитому на груди, побежали, пузырясь, струйки крови.
Немец вновь приказал что-то.
Его люди быстро разошлись, потом вернулись с веревками и камнями; привязав камни к ногам трупов, они отнесли их на крутой берег.
Мон-Валерьен громыхал без передышки, шапка дыма выросла над ним, как гора.
Двое солдат схватили Мориссо за голову и за ноги; двое других взяли Соважа. Раскачав оба тела, солдаты бросили их далеко в реку, и, описав кривую, трупы стоймя ушли под воду, увлекаемые привязанными к ногам камнями.
Разлетелись брызги, вода закипела, пошла кругами, потом успокоилась, и лишь мелкие волны добежали до берегов.
А поверхность ее слегка окрасилась кровью.
Офицер, по-прежнему невозмутимый, заметил вполголоса:
— Остальное сделают рыбы.
И повернулся, чтобы войти в дом.
Но тут он заметил на траве садок с пескарями. Поднял его, осмотрел, улыбнулся.
— Вильгельм!
Солдат, подбежавший на зов, был в белом фартуке. И пруссак, бросив ему рыбу тех, кого только что расстрелял, распорядился:
— Ну-ка, поджарь мне этих рыбешек, да мигом, пока они еще живые. Вот это будет лакомое блюдо!
И опять задымил трубкой.