— Пойдет пурга, пропадем, мольче! — говорили они.
Утром палатка прогнулась от толстого слоя лежащего на ней снега. Ночью Легостаев стонал от боли в глазах, часто просыпался и поругивался. Где-то невдалеке кричали куропатки. Под вечер снегопад стал утихать. Фома не отходил от костра и сидел, понуро опустив голову. Ермил собирал дрова.
— Слушай! Куропаток-то сколько! Пошел бы с ружьем, может набил чего собакам.
— Как их набьешь? — недовольно возразил Фома. — Разве не видишь — пурга. Когда вот так-то без корму бываешь, все равно ничего не промыслишь, сколько ни ходи! — добавил он понуро.
— Что же ты предлагаешь, надо же что-нибудь делать?
— А чего будешь делать? Ждать надо!
— Ждать? Конца пурги? Так ведь собаки подохнут!
— Ну и пусть дохнут, а я не пойду! — категорически отказался Фома. Убеждать его было бесполезно.
На охоту пошел Меньшиков. С ним вызвалась и Дорошенко.
— Ну и народ! — вздохнул Легостаев.
Слепота у него еще не прошла, и он с трудом разбирал предметы. Плохо видел и Меньшиков. На охоту он взял малопульку и пошел по протоке. По свежему снегу виднелись следы птиц.
— Вон, смотри, куропатка! — указала Дорошенко.
— Где?
— А вон там, у кустиков.
Меньшиков прицелился в белый бугорок, выстрелил и только тогда заметил, что в пяти шагах от того места, куда он стрелял, выскочила куропатка и, пробежав несколько шагов, остановилась. Не спуская с нее глаз, Меньшиков перезарядил винтовку, тщательно прицелился и нажал на спуск.
Взмахнух крыльями, птица неподвижной осталась на снегу. Пошли дальше. Дорошенко указывала птиц, а Меньшиков стрелял. Часто случалось, что он принимал за птицу упавший с дерева комок снега. Бить наверняка можно было только после того, как птица, пробежав на глазах несколько шагов, снова останавливалась. В лагерь возвратились, когда уже начало темнеть. У пояса Меньшикова болталось шесть птиц.
— Завтра поедем, — встретил его Ермил. — Тут дорога одна, не запутаешься. Да и пурга меньше стала.
Ехатъ надо было обязательно. Меньшиков скормил собакам половину оставшейся рыбы, но этого было мало. Фома подошел к нарте, где лежали куропатки, собираясь их забрать.
— Ты куда их берешь?
— Варить, мольче, буду!
— Обожди. Сколько времени нам ехать, Ермил?
— Дня три-четыре проедем.
— Ну, а сколько корму осталось у собак?
— Нисколько нету, последние крохи отдал сейчас!
— Так ты обожди куропаток варить, завтра собакам бросим.
— Ково? Да шесть куропаток собакам?
— А ты бы пошел набил, если мало! — вставил Легостаев.
Фома рассердился и замолчал.
Все решили: чтобы сократить время пути, выйти завтра возможно раньте и итти до темноты, заночевать, а потом не останавливаясь двигаться до самого Оселкина.
— Ну, а теперь посмотрим, что осталось на людей.
Мяса не было. Все продовольствие состояло из нескольких сот граммов сахару, одной пачки галет, трех банок молока, двух килограммов шпика и почти килограмма масла. Чаю осталось вволю. Продовольствие распределили между всеми. Галет досталось но две штуки на человека. К чаю вскрыли банку молока. Шпик решили оставить собакам на корм.
Когда выступили в путь, снег еще падал. Недалеко от лагеря река оказалась свободной ото льда. Она была не широка и мелка, но крутые обрывистые берега не позволяли спуститься вниз. С одного берега на другой снег образовал мостики, но они были ненадежны.
Легостаев стал на лыжи и перешел реку. Следом пошли собаки, также быстро переправившиеся на другой берег вместе с каюром и нартой. В этот же момент мостик осел и рухнул в реку. Собак свернули в сторону и пошли к следующему мостику.
Заночевали в густом тальнике. Сало и куропаток разделили между нартами. Фома одну куропатку дал двум передовикам, а вторую разрезал и бросил по кусочкам всем остальным собакам. Ермил тоже выделил передовиков, а последним четырем не дал ничего.
— Ты чего задним ничего не даешь?
— Ково да им давать? Все равно упадут! Смотри, совсем сухие стали.
Меньшиков поделил еду поровну между всеми собаками.
Утром лагерь покинули до света. Отдыхали не больше шести часов. Шли весь день, сделав привал всего только один раз. К вечеру вышли в тундру. Вдали чуть виднелись заросли деревьев на реке. Люди изредка присаживались на нарту отдохнуть. Стемнело. Томительно долго тянулась ночь. Перед рассветом съели последнее молоко и галеты.
— Товарищи, сегодня ведь Первое мая! Привет вам!
— Верно, ведь праздник! — спохватился Легостаев. — А я-то и со счета совсем сбился.