– Уж как ни играй, всё равно.
– Так ты наверно проиграешь. Дай я за тебя попонтирую.
– Нет, извини, пожалуйста: уж я всегда сам. Играй за себя, ежели хочешь.
– За себя, я сказал, что не буду играть; я за тебя хочу. Мне досадно, что ты проигрываешься.
– Уж, видно, судьба!
Граф замолчал и, облокотясь, опять так же пристально стал смотреть на руки банкомета.
– Скверно! – вдруг проговорил он громко и протяжно.
Лухнов оглянулся на него.
– Скверно, скверно! – проговорил он еще громче, глядя прямо в глаза Лухнову.
Игра продолжалась.
– Не-хо-ро-шо! – опять сказал Турбин, только что Лухнов убил большую карту Ильина.
– Что это вам не нравится, граф? – учтиво и равнодушно спросил банкомет.
– А то, что вы Ильину семпеля даете, а углы бьете. Вот что скверно.
Лухнов сделал плечами и бровями легкое движение, выражавшее совет во всем предаваться судьбе, и продолжал играть.
– Блюхер! фю! – крикнул граф, вставая, – узи его! – прибавил он быстро.
Блюхер, стукнувшись спиной об диван и чуть не сбив с ног гарнизонного офицера, выскочил оттуда, подбежал к своему хозяину и зарычал, оглядываясь на всех и махая хвостом, как будто спрашивая: «кто тут грубит? а?»
Лухнов положил карты и со стулом отодвинулся в сторону.
– Этак нельзя играть, – сказал он: – я ужасно собак не люблю. Что ж за игра, когда целую псарню приведут!
– Особенно эти собаки: они пиявки называются, кажется, – поддакнул гарнизонный офицер.
– Что ж, будем играть, Михайло Васильич, или нет? – сказал Лухнов хозяину.
– Не мешай нам, пожалуйста, граф! – обратился Ильин к Турбину.
– Поди сюда на минутку, – сказал Турбин, взяв Ильина за руку, и вышел с ним за перегородку.
Оттуда были совершенно ясно слышны слова графа, говорившего своим обыкновенным голосом. А голос у него был такой, что его всегда слышно было за три комнаты.
– Что ты, ошалел, что ли? Разве не видишь, что этот господин в очках – шулер первой руки.
– Э, полно! что ты говоришь!
– Не полно, а брось, я тебе говорю. Мне бы всё равно. В другой раз я бы сам тебя обыграл; да так, мне что-то жалко, что ты продуешься. Еще нет ли у тебя казенных денег?..
– Нет; да и с чего ты выдумал?
– Я, брат, сам по этой дорожке бегал, так все шулерские приемы знаю: я тебе говорю, что в очках – это шулер. Брось, пожалуйста. Я тебя прошу, как товарища.
– Ну, вот я только одну талию, и кончу.
– Знаю, как одну; ну, да посмотрим.
Вернулись. В одну талию Ильин поставил столько карт и столько их ему убили, что он проиграл много.
Турбин положил руки на середину стола.
– Ну, баста! Поедем.
– Нет, уж я не могу; оставь меня, пожалуйста, – сказал с досадой Ильин, тасуя гнутые карты и не глядя на Турбина.
– Ну, чорт с тобой! проигрывай наверняка, коли тебе нравится, а мне пора. Завальшевский! поедем к предводителю.
И они вышли. Все молчали, и Лухнов не метал до тех пор, пока стук их шагов и когтей Блюхера не замер по коридору.
– Эка башка! – сказал помещик, смеясь.
– Ну, теперь не будет мешать, – прибавил торопливо и еще шопотом гарнизонный офицер.
И игра продолжалась.
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский «Александр, Елисавета», и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с губернаторшей и т. д. – губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу. Граф был не высок ростом, но отлично, красиво сложен. Ясно-голубые и чрезвычайно блестящие глаза и довольно большие, вьющиеся густыми кольцами, темно-русые волосы придавали его красоте замечательный характер. Приезд графа на бал был ожидаем: красивый молодой человек, видевший его в гостинице, уже повестил о том предводителя. Впечатление, произведенное этим известием, было различно, но вообще не совсем приятно. «Еще на смех подымет этот мальчишка», было мнение старух и мужчин. «Что, если он меня похитит?» было более или менее мнение молодых женщин и барышень.