В ладони глубоко засело несколько крупных заноз. Джи выдернул их зубами – острые щепки упали на клочок измятой бумаги. Мелкие занозы Джи поддевал ногтем, торопливо выковыривал, не обращая внимания на множество алых капелек, выступающих на коже. Нетерпеливо встряхнул рукой – капли красным дождём осели на смятом письме.
В посылке, помимо записки от дочери Стефани Шевонн, обнаружилась стопка бумаг, аккуратно перетянутых бечёвкой. Обтрёпанные пожелтевшие тетради. От посылки шёл едва уловимый запах фиалок. Фиалками пах и небольшой дагерротипный портрет, втиснутый между шершавых листов. С портрета улыбалась молодая женщина в капоре с огромным бантом.
Стефи всегда любила фиалки.
– Как же мне их не любить? – пожимала она узкими плечиками, – ведь без этих милых цветочков я не выживу.
Фиалками пропахли волосы Стефи, её шляпка, оба её тщательно залатанных платья. Наверняка даже её гроб насквозь пропитался горьковато-сладким ароматом.
К моменту их знакомства за хрупкими плечами шестнадцатилетней Стефи были тысячи проданных синих букетиков.
– Не желаете ли фиалку, сэр? Купите цветы для дамы сердца – всего два пенса, сэр.
Её глаза впитали лазоревую синь букетов. Корзинка с плотно уложенными фиалками опасно покачнулась, когда юная цветочница доверительно наклонилась к собеседнику:
– Знаете, сэр, вы правильно сделали, что не стали покупать цветы на станции. Там вам вчерашние подсунули бы, вялые, и дня не простоят! Вот не вру, ей-богу...
Джи замедлил шаг и внимательно оглядел семенящую рядом цветочницу.
– Откуда молодая мисс знает, что я только со станции?
Круглое личико в обрамлении алых оборок старомодного чепца трогательно порозовело.
– От вас пахнет гарью, сэр, – пробормотала она, – и железом. И ещё чем-то – я не знаю, но так пахнут паровозы.
Джи остановился.
– А ещё в вашем кармане – использованный билет, – продолжала она, становясь рядом, – наверняка на экспресс из Нориджа. Сегодня других поездов нет...
Пальчик с плохо вычищенной земляной каёмкой под ногтем указал на торчащий из кармана клочок рыжеватой бумаги. На аккуратно оторванном по перфорации краю остался фрагмент печати – «Лондонские железные дороги».
– Масло, – произнёс Джи, засовывая билет глубже в карман и вынимая шестипенсовик, – паровозы пахнут смазкой. Вы очень наблюдательны, мисс.
Цветочница уткнула глаза в корзинку, её щёки продолжали пылать. Его это позабавило. Лондонская толпа, разбуженная тёплым, хоть и пасмурным, днём, обтекала их, не касаясь и не задевая. Будто искусно уложенные рельсы огибают возникшее на пути препятствие.
– Дайте мне самый лучший букетик, пожалуйста.
– Конечно, сэр! – с видимым облегчением девчонка принялась рыться в корзинке. Сиреневые пятилистнички на длинных стебельках так и мелькали в её пальцах.
Опираясь на трость и расстегнув от жары верхнюю пуговицу пиджака, Джи наблюдал, как пучок фиалок толстеет, обрастая всё новыми цветками, укутывается плотными округлыми листьями и, наконец, сжимается, туго обмотанный шёлковой лентой.
– Прошу вас, сэр. Ваша леди будет очень довольна, смею надеяться.
– Я тоже надеюсь, – букетик лёг в освобождённую от шестипенсовика ладонь. На белой лайке перчатки отчётливо проступило маслянистое пятно. – Это вам, юная мисс. За вашу наблюдательность.
– Но как же... Как же ваша леди? – прошептала цветочница, принимая букет скорее по инерции, чем осознанно.
– У меня нет леди. Здесь вы в первый и последний раз ошиблись, мисс... Мисс?
– Стефани, сэр...
Стефи стала его самой надёжной опорой. Маленькая и хрупкая, с детства знающая всю подноготную лондонских бедных кварталов, юная цветочница обладала живым умом и недюжинной сметливостью.