Сломанные деревья быстро убрали, спилили, выкорчевали оставшиеся пни, подмели больничный двор от веток и листьев.
Виктор Петрович каждый день интересовался самочувствием Веры Ивановны.
Судя по всему, дела у нее тоже шли на поправку. Из интенсивной терапии перевели в реабилитацию. Уже встает. Скоро поедет в санаторий, что в Подлипках.
— Теперь с инфарктами быстро расправляются, — сказала Людмила Аркадьевна. Она бывала у Веры Ивановны каждую неделю.
Через нее Виктор Петрович передал Вере Ивановне записочку — смешную и бодрую.
«И не курите, пожалуйста, в рукав!» — так кончалась эта записочка.
В ответной Вера Ивановна писала:
«Курю в открытую. Правда, тут тоже с нами борются, но Апенченко, слава богу, нет».
Он обратил внимание на почерк Веры Ивановны. Он был какой-то удивительно детский.
Виктор Петрович начал потихоньку вставать. Сначала около постели, держась за спинку кровати. Потом с помощью коляски-манежа для ходьбы.
В отделении шла трудная операция. Перфоративная язва. Больной тридцать восемь. Язва давно. Но сейчас обострена, и женщину привезли в больницу с резкими болями, «острым» животом, рвотой и высокой температурой. Изменения в крови. Оперировала Людмила Аркадьевна, ассистировали Василий Васильевич и приглашенный из реанимации Дамир Усманович — черноглазый п чернобровый башкир или татарин, человек веселого нрава и огромной работоспособности.
Римма Федоровна сделала больной укол, вставила интубационную трубку в трахею. Подключили капельницу.
— Больная спит? — спросила Людмила Аркадьевна.
— Спит.
— Скальпель!
Она рассекла кожу и подкожную клетчатку.
— Зажимы!
Ассистенты зажали кровоточащие сосуды.
Сестра-анестезист измеряла пульс и давление.
— Шов!
Операционная сестра подала шелк.
Ассистенты держали зажимы. Людмила Аркадьевна вязала.
— Пульс?
— Сто двадцать.
— Давление?
— Сто пятнадцать на семьдесят.
— Сушить!
Сестра подала тупфер.
Людмила Аркадьевна вскрыла брюшину.
— Крючки!
Сестра — крючки.
— Держать!
Людмила Аркадьевна стала искать место перфорации. Нашла быстро. Прободение из полости желудка в брюшную полость. Язва большая, старая.
— Сушить!
Сестра подала на зажиме салфетки.
Людмила Аркадьевна начала ушивать язву.
— Больная дышит, — заметила она. Это ей мешало.
Римма Федоровна увеличила дозу наркоза.
— Сейчас хорошо!
— Пенициллин!
Ввела в брюшную полость пенициллин.
— Дренаж!
Начала послойное ушивание.
Дренаж пришлось оставить.
Операция закончилась. И, кажется, благополучно.
Но к вечеру у больной резко повысилась температура, усилились боли. Появились явные признаки перитонита. Увеличили дозу антибиотиков. Поставили капельницу. Дежурный врач делал внутривенные вливания. Ночью улучшения не наступило.
Утром Людмила Аркадьевна сразу пошла в послеоперационную палату:
— Как?
Дежурила Маша.
— Все так же.
Попробовала живот. Плохой.
— Температура?
— Сорок один.
Пульс сто сорок. Измерила давление:
— Семьдесят на пятьдесят.
Подумала: «Что-то тут не так».
Решили сделать еще одну операцию. Острый холецистит. Удаление желчного пузыря.
Когда вернулись, Маша развела руками:
— Только что…
Через два часа ее отвезли в морг. Людмила Аркадьевна писала заключение. Все для нее было неясно. И возраст больной — тридцать восемь — не возраст. Если бы не застарелая язва, молодая здоровая женщина.
На следующее утро они пришли на вскрытие. Патологоанатом нашел на задней стенке желудка старую язву, прикрытую сальником.
— Как же я не заметила? — поражалась Людмила Аркадьевна.
— Такую заметить трудно, — сказал патологоанатом. Настроение было мрачное.
«А тут еще Василий Васильевич мне ассистировал, — думала она. — Снова Апенченко…»
Она вернулась в отделение, рассказала о результатах вскрытия Римме Федоровне.
— А на Апенченко плевать, — Римма Федоровна пыталась утешать. — Да и не будет он, раз его Василий Васильевич…
— Да не это меня волнует, — призналась Людмила Аркадьевна. — А явная моя ошибка.
Она пошла на обход.
— На вас лица нет, — сказал, увидя ее, Виктор Петрович. — Что-нибудь случилось?
О смерти, конечно, в отделении знали все, но Виктор Петрович как-то не связал одно с другим.
Людмила Аркадьевна промолчала.
Бюро прогнозов предсказывало в августе жару, но погода решила по-своему. Неожиданно похолодало, зачастили дожди и грозы, люди надели плащи, вооружились зонтиками.
Виктора Петровича даже радовала такая погода. Не стало изнуряющей жары и духоты, которая особенно тяжело переносится в больнице.
Все шло хорошо.
И вдруг…
Виктор Петрович уже выходил в коридор, или на Язвуштрассе, как тут называли его больные. Первый и второй этажи, где находилась терапия, наименовали Инфарктштрассе, а третий — Язва.
Вечером Виктор Петрович часто присаживался к телевизору — посмотреть программу «Время».
И в этот вечер он смотрел «Время», когда почувствовал, что с левой стороны у него что-то подтекает. Вернулся в палату, разделся.
Из свища текла какая-то жидкость.
Он вытер ее, лег и стал выжидать. Жидкость продолжала течь, и к ночи кожа вокруг свища покраснела и воспалилась.
Что делать?
Он вызвал сестру, показал.
— Открылся свищ, — сказала она.
Смазала это место пастой Лассара. Сделала наклейку.
К утру паста исчезла, а кожа опять воспалилась.
Пришла Людмила Аркадьевна:
— Да, действительно свищ открылся.
— А что это за жидкость течет? — поинтересовался Виктор Петрович. — Ядовитая, страсть!
— Панкреатическая жидкость, — объяснила Людмила Аркадьевна. — Ядовитая, верно. Она помогает организму переваривать пищу.
Снова толстым слоем наложили пасту Лассара. Сделали круговую повязку.
— Придется вызвать профессора Западова, — сказала Людмила Аркадьевна. — Надо посоветоваться.
— А как же ваш Апенченко? — поинтересовался Виктор Петрович.
— А что Апенченко! — махнула рукой Людмила Аркадьевна.
В принципиальность Апенченко она теперь окончательно не верила. После смертельного случая с перфоративной язвой, где действительно была допущена врачебная ошибка, на месте Апенченко она отреагировала бы либо взысканием, либо осуждением на общебольничной конференции. А он сделал вид, что ничего не произошло, и, видимо, только потому, что ассистировал при операции Василий Васильевич. Довел Веру Ивановну до инфаркта.
— Будем вызывать Западова! — решительно заключила она.
А Виктору Петровичу теперь приходилось по четыре-пять раз в сутки делать перевязки, накладывать пасту Лассара. Панкреатический сок сжирал ее за три-четыре часа, и снова начиналось адово жжение.
— Что ж это вы, братец? А ну-ка, покажите! — Сергей Тимофеевич, не вынимая изо рта сигареты, осматривал свищ. — Так, так…
Потом замолчал, задумался.
— Во-первых, придется вставлять дренаж, — сказал он. — А во-вторых, братец, скажу вам, раз свищ не закрылся, придется с этим дренажем пожить годик-другой…
— Но как же! — воскликнул Виктор Петрович. — И почему так долго? Это же…
— Люди живут, — пояснил Сергей Тимофеевич. — Знаменитого Бочкина знаете, строителя электростанций? Семнадцать лет живет с дренажем, трудится. Есть и другие случаи. А сформируются протоки, я сделаю вам операцию пересадки свища. Но для этого нужно время.