Из оживленной болтовни шофера узнавалось многое — не надо никаких последних известий. Таксисты всегда в курсе всех футбольных событий.
— Кома-то… слыхал, Геш? — в заводской команде. А говорили, в Москву берут. Вчера как раз играли. Опять пенальти схлопотал. Пропал мужик.
— Сегодня тур, — сказал Скачков. — Не слышал, как там в Ленинграде?
В Ленинграде играли торпедовцы Москвы, очередная кубковая встреча.
— Как не слышал? Вот, репортаж был, — шофер пристукнул по приемнику. — Сгорело «Торпедо». Решетникова отпустили, он и залепил. И здорово залепил, с ходу.
Скачков с пониманием покачал головой:
— Леху надо держать, он может.
— Вам с ленинградцами на их поле играть? — голосисто выкрикивал шофер, все время подбавляя ходу.
— В первом круге у них.
— А на Кубок?
— Ты подожди! — суеверно отмахнулся Скачков. — Нам еще с Кутаиси играть.
— Бро-ось, Геш! — шофер задорно блестел глазами из-под кепочки. — Кутаиси… Австрийцев ободрали!
Скачков напомнил:
— Ленинградцам еще с Баку играть.
Шофер согласился:
— С Баку им придется пободаться. А что для вас лучше — Баку или Ленинград?
— Какая разница? Играть надо.
— А где матч? На чьем поле?
— Если Баку выиграет, то у них. Если Ленинград — дома играем.
— Тогда пускай Ленинград, — рассмеялся шофер. — Поболеем… Но вам придется с дороги возвращаться!
— Если Ленинград выиграет? Да, из Тбилиси домой.
— А потом опять в Баку? А потом домой? Ну, налетаетесь вы нынче!
— Погоди-ка, не разгоняй, — попросил Скачков, начиная вглядываться в темный ряд домишек за густыми палисадниками. — Кажется, приехали. Где-то тут должно быть… Ага, вот! Стопори.
— Тю-у… кто пришел-то! — изумилась она. — Прилетели уже?
— Не спишь еще? А я вот… Загляну, думаю.
— Заходи, Геш. А я стирала.
На веревке наискосок всего двора тяжело висело мокрое белье. Мокры и ровно застланы половичками крылечко, коридор. С кухни пробивался поздний свет.
— Бабка? — шепотом спросил Скачков, кивая на кухню.
— Она, — ответила Женька. — Собираю ее. Дали путевку в профилакторий — не отказываться же! Отвезу ее завтра, пускай поживет. И ей хорошо, и мне без забот.
— Увидит сейчас, не узнает.
— Так времени-то прошло!
Поднимаясь за Скачковым, Женька сняла фартук и вытирала руки.
Осматриваясь в давно знакомой комнате, Скачков не находил заметных перемен. Разве этажерка с книгами, да веер фотографий над столиком.
— Ты как… сейчас из дому, нет? — спросила Женька. — Я это к тому, что, может, есть хочешь. Я борщ варила, не остыл еще.
— Борщ? — Скачков, стесняясь, заскоблил затылок. — Вообще-то…
— Все ясно, — вмешалась она и стала собирать на стол. — Поругались, что ли?
— Да как тебе сказать? Маленько, знаешь, есть.
— Тогда сиди. Я сейчас.
Надевая фартук, завязывая на спине, Женька ушла на кухню.
Оставшись один, Скачков зачем-то энергично потер руки, стянул пиджак и повесил ни спинку стула, так он поступал в те времена, когда бывал здесь частым и желанным гостем. Затем полез по фотографиям. На любительских снимках, не всегда удачных, он узнавал Женьку и какого-то одного и того же парня с мотоциклом. «Гм… — он неожиданно ощутил что-то похожее на ревность. — А в общем-то…»
Вернувшись с кухни, она застала его за разглядыванием фотографий и смутилась, порозовела, но — чуть-чуть…
— Чего ты там нашел? Садись за стол.
— Знаешь, Жек, а я ведь сомневался: ехать, не ехать? Думал: выгонит еще.
Развязно шаря взглядом по фотографиям, он тем не менее насторожился: по тому, как она сейчас ответит, все сразу станет ясно. (Пока ехал, никаких сомнений не было; расстроил его парень с мотоциклом).
Отозвалась она с заминкой:
— Не поздно же еще…
Ну нет, он ожидал не такого ответа!
— Жек, ты только не финти. Лучше, знаешь, сразу. А то, я ведь могу и… это самое… испариться.
— Геш… Вроде мужик вон какой большой вырос, а все глупый. Видали его — обиделся! — Она рассмеялась. — Ешь сначала, не кипятись. Садись. Я налила.
Гм… Притворная ее строгость была знакома, правда — малость подзабылась. И все же! «Не поздно еще…» Не о такой мечталось встрече. Ехал, знаете ли, разлетелся и — вдруг… Обидно.
Не понимая еще, правильно ли он поступает, Скачков подъехал с табуреткой к столу.
— Гешенька! — воскликнула вдруг Женька, — хлеб-то я забыла подать!
Бросившись, на кухню, она мимоходом припала к его сердитой спине, поцеловала в голову.