Скачков задумался и не заметил, когда все вокруг утихло, когда успели разобрать и увести в квартиры детвору. Он почувствовал голод и подскочил, увидев сколько на часах. Прежде, чем отправиться к Шевелеву в дорпрофсож, следовало забежать в какую-нибудь столовую. Неряшливо запихав газеты в сумку, он пошел со двора, соображая, где побыстрее и недорого, но плотно пообедать, — совсем, чужой заезжий человек в родном, да необжитом городе.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Автобус с командой пришел за час до начала матча. Шофер Николай Иванович давал протяжные гудки.
Объехав длинный, поперек движения поставленный автобус телевидения, мимо мороженщиц, столиков с лимонадом и чадящих жаровен с шашлыком, команда прибыла к служебному подъезду. Здесь было тише и спокойнее, стояла стайка разнаряженных девиц. Из дверей выскакивали толстенькие мужчинки в темных очках — почему-то все, кто крутится возле футбола, носят темные очки. В стайке девиц произошло движение — к окну автобуса прильнуло улыбающееся лицо Владика Серебрякова.
Из автобуса, в обе двери, стали спрыгивать ребята: в отутюженных костюмах, с толстыми сумками, четкие проборы на головах. По давнишней традиции футболисты собираются на матч, как на праздник. Не озираясь, без всякого внимания к сбегавшимся болельщикам, команда вразвалку скрылась в помещении.
Грузный Иван Степанович сошел последним, поздоровался со Скачковым.
— Ну, как? У Шевелева был?
— Все в порядке, — ответил Скачков.
В дорпрофсоже, в большом ковровом кабинете председателя, пока дородный, располневший Шевелев выбирался из-за стола и шел к нему навстречу, Скачкову почему-то первым делом вспомнился тот незабываемый матч, когда он соловой в прыжке забил свой первый гол, — выскочил на передачу Шевелева, ударил и потерял сознание.
— Тебе передали? — спросил Шевелев и, не выпуская руки Скачкова, увлек его к столу. — Я звонил. С кем это я говорил? С жинкой? Это та, длинноногая? Ну как же, помню…
Сели в кресла один против другого, Скачков пристроил в ногах сумку. Шевелев неожиданно засмотрелся на сумку, задумчиво попинал ее носком начищенного штиблета.
— Старая еще, а? Заслуженная…
— Да, с тех пор. — Скачков взглянул под ноги, совсем задвинул сумку под стул, чтобы не мешала, не лезла в глаза. Он ждал начала разговора, но Шевелев не торопился, чего-то мялся и тянул: полез через весь стол за папиросами, достал зажигалку. Он сильно раздобрел за эти годы — под дорогим пиджаком, обтянутый крахмаленной рубашкой, угадывался плотный живот.
— На базу не поехал? — спросил Шевелев, отгоняя дым от лица Скачкова. — Ну да, я понимаю. А туда сегодня целая делегация отправилась. Как — кто? Старики напросились. Потребовали автобус.
— Поляков поехал? Не засек?
— И Поляков, и твой сосед Рукавишников. Полный автобус набился. Некоторым стоять пришлось.
— «Чистилища», значит, не будет?
Ожидалось, что по результатам последних матчей на выезде дома не миновать внушительной накачки. Да и то — с самой зимы «чистилища» не собирались!
— Толку-то от них! Ну соберутся, ну поорут, ну установок накидают… Только настроение испортят! Пускай уж лучше старики. Да и ребятам интересно. Я тут с ними разговаривал — старики занятные. Такое, знаешь, рассказывают, я уши развесил!
— Знаю, — кивнул Скачков. — Слышал. Здорово.
Раздавливая недокуренную папиросу в пепельнице, Шевелев говорил:
— Позвонил Степанычу, он не возражает. «Наоборот, говорит. Пускай едут». Поехали вот…
— Кгм…
Помолчали. Шевелев поднялся, руки в карманы и, выставляя живот, прошел к окну. Ноги его ступали по дорогому пушистому ковру. На этих председательских ногах, подумалось Скачкову, видимо-невидимо рубцов и шрамов, — в игре бывшего капитана всегда держали плотно и жестко. Такими вот рубцами и шрамами на ногах старых, вышедших в тираж игроков, на их боевых телах, много раз бывавших в стычках, пишется история футбола — они остаются на футболистах как память о молодых годах, становятся как бы страницами их биографии. И пусть сходят, забываются игроки, но история футбола остается…
— Как это вы в Минске-то? — спросил наконец Шевелев, не оборачиваясь. Широкою спиной загораживал весь окопный проем.
Скачков пожал плечами: странный вопрос — будто сам никогда не играл.
— Да вот… Но зато в Ереване!
— Зато! Мало, брат, — зато…
Он вернулся от окна и, поджимая живот, пролез на свое место за массивный стол, совсем не по-казенному, а бочком, по-свойски. Среди обилия разнообразных дел он, как в желанную отдушину, с удовольствием влезал в заботы о команде, живо это оставалось в нем, неистребимо.