— А-а, ты вот о чем. Ничего, знаешь, хорошо получилось. Сухову досталось. Немного Серебрякову.
— А ему за что?
— Ну как это! Не учится, год целый потерял. Девочки. Да мало ли за что? Нет, интересно было. Полезно, по крайней мере.
Увидев, что у Скачкова готов еще какой-то вопрос, Иван Степанович пихнул его в плечо.
— Отстань, слушай. Потом.
В раздевалке ребята привычно занимали шкафчики, кидали сумки возле просторных и удобных кресел, застланных простынями.
— Геш, идешь? — позвал Матвей Матвеич.
Он переоделся, приготовился и разминал, почти выламывая с хрустом пальцы. Густо курчавилась в проеме майки грудь, крепкий живот перепоясан широким обручем ремня.
— Сейчас, Матвей Матвеич.
Кто-то успел обуться и заподпрыгивал, пощелкивая по полу шипами. Скачков не глядя мог сказать, что кто-нибудь из молодых. Торопится на поле, на разминку.
Матвей Матвеич, все еще похрустывая пальцами, ждал у массажного стола. Скачков, раздетый, влез, как на заклание.
— Покрепче, — попросил он, укладывая голову на скрещенные руки. — Постарайся на прощанье-то.
— Что, в Баку не едешь? — спросил Матвей Матвеич.
Значит, знал и он. Все, выходит, знали! Ну, да теперь…
Словно маэстро перед инструментом, массажист посуровел, потряс над головой огромными кистями и вдруг с лицом сосредоточенным и вдохновенным с размаху опустил их на притихшее расслабленное тело. Скачков сначала вздрогнул и напрягся, но вот шлепок, другой, потом протяжное движение, и он закрыл глаза, почти забылся. Матвей Матвеич был великий мастер. Скачков, кряхтя, постанывая под его безжалостными каучуковыми пальцами, все больше ощущал, как отжимается от мышц усталость, не стало вялости и лени, и плечи, бедра, ноги затребовали напряженья и борьбы.
Он раскраснелся, переворачиваясь на спину.
— Колено, колено, Матвей Матвеич!
Раздувая от усердия подгрудок, массажист уже лоснился. Время от времени хватал большое полотенце, проводил им по лицу, груди и шее, отбрасывал, не глядя, в сторону.
— Геннадий Ильич, прочитали? — расслышал, как во сне, Скачков.
Раскрыл, завел глаза и увидел у изголовья юное чернявое лицо Белецкого.
— А, Игорек… — проговорил он, содрогаясь под руками массажиста. — Возьми у меня в сумке.
— Понравилось? — спросил Белецкий, становясь так, чтоб не мешать работе массажиста. — «Желтый пес», да?
Скачков задыхался — массажист вытягивал и встряхивал его большое увесистое тело. Матвей Матвеич совсем забросил полотенце и только иногда движеньем той или иной руки проворно утирал лоб.
— Нет… — попадая в ритм движений массажиста, сказал Скачков. — «Негритянский квартал».
Чернявый, тоненький, как девушка, Белецкий изумился:
— Да что вы, Геннадий Ильич! «Желтый пес» — вот добрая штука. До самого конца ни черта не догадаешься!
Наконец Матвей Матвеич отступился и, схватив истерзанное полотенце, зарылся распаренным лицом. Под мышками на майке у него темнели громадные полукружья. Скачков поднялся и сел, как обновленный. Похоже было, что массажист умело перегнал в него всю мощь своих огромных мышц.
— Пусти-ка… — шлепнул по спине его Федор Сухов, раздетый, стройный, как подросток, но со старушечьим изношенным лицом. Полез на стол.
«Ага, значит, Степаныч ставит. Может, отбегает хоть половину матча?»
— Ах, Федя, Федор, Феодор… — приговаривал Матвей Матвеич и с сожалением качал головой, разглядывая бледное, распластанное на столе тело Сухова.
— Чего тебе? — Сухов поднял с рук голову.
— А то, что тебя хоть выжми.
— Ладно, ладно! Развыступался, — озлился Сухов. — Много понимаешь.
— Да хрен с тобой, полчасика отбегаешь, — заключил массажист, принимаясь за работу.
Одевался Скачков не торопясь. Две пары носков, затем гамаши. Достал старые обношенные бутсы, придирчиво ощупал изнутри. Нога легла, как в люльку. Разобрав концы тесьмы, стал крепко-накрепко затягивать шнуровку по всей длине подъема. Оставшимися концами перевязал ступню крест-накрест: сверху вниз и спереди назад.
Подошел Иван Степанович, сел рядом и задумался — набрякли дородные щеки.
— Молодых сегодня? — спросил Скачков, ровно натягивая гамашу и отворачивая под коленкой вниз.
— Да. Надеюсь на Белецкого. Турбин… Ничего?
— Дельно. А Сухов?
— Придется тоже. Пусть выйдет, а там…
О Батищеве он сказал, что ему отводится роль свободного защитника, «чистильщика».
— Сема домосед, вперед зарываться не станет. Да нам этого и не нужно.
— Ну правильно, Иван Степанович!