Итак, «Локомотив», несмотря на повальное увлечение новейшими схемами, сохранил в своем арсенале такое проверенное оружие, как крайние нападающие. И нужно сказать, что одним из выдающихся мастеров игры на краю заслуженно считался Федор Сухов. За многие годы он постиг все тонкости своей «узкой специальности», лишь в последнее время, как замечал Скачков, Федор, быстро теряя силы, все чаще допускал один и тот же просчет: вместо того чтобы обойти защитника с внешней стороны, ближе к бровке, он наивно стремился проскочить его с внутренней, чем не только сужал фронт атаки, но зачастую становился добычей бдительного подстраховщика. Объяснение этому было одно: не тот уже Федор, не те силы, выносливость и скорость.
Мухин, вот кто незаметно вырос в грозного «крайка»! Плотненький колобок, вышивавший на краю узоры тончайших финтов, он нисколько не боялся бровки и на самой кромке поля действовал с такой отчаянной стремительностью, что защитникам оставалось лишь одно: идти на нарушение правил. Особенно опасны стали прорывы Мухина теперь, когда в центре появился и разыгрывался Владик Серебряков. С каждым матчем у них все слаженней, все четче удавалась коварная «перекидка»: мягкий переброс мяча через защитников на ход разогнавшемуся Серебрякову…
Не доходя до поля метров десяти, Скачков перешел на легкую трусцу и засеменил к работающему в одиночестве Серебрякову. Иван Степанович остановился, с минуту понаблюдал, чем занимается команда, затем раздался его зычный властный голос:
— А ну включить скорость! Вы что, в игре так шевелиться собираетесь? Это служба, а не игра. В футболе надо играть, а не служить.
Присутствие старшего тренера почувствовалось сразу же.
Послышалась команда разбиться на пары. Виктор Кудрин, уже припотевший, крикнул Маркину:
— Эй, а ну-ка марш в стойло!
Выбивая кепку о колено, Маркин побежал к дальним воротам.
Каждая пара, игровая в быстрый пас, стала проходить поле и завершать упражнение сильным ударом по воротам. Били не точно, — абы ударить. Мячи летели в сторону и выше ворот. Маркин извелся от бездельного скакания.
— Какого черта! — кричал. — Подведи поближе. Пробей точнее. А ну на спор: кто забьет?
Рассердившись, Иван Степанович распорядился принести двое маленьких ворот для игры поперек поля. Разбились на две команды, но каждый игрок, как лошадь, таскал седока на закорках. Скачкову выпало возить Серебрякова, Кудрину — Батищева. Виктор запротестовал:
— Куда мне такого бугая? Дайте вон Муху!
— Р-разговорчики! — прикрикнул Иван Степанович, и Виктор покорно подставил спину.
Таская на себе Батищева, он быстро взмок, налился бурым цветом, но ярости в игре не сбавил, — балагур и хохотун в жизни, он становился неузнаваемым на поле: злой, напористый, неуступчивый. С худой спиной, с жидковатыми ногами, он, казалось, не имел понятия, что такое усталость.
Владик Серебряков ловко вскочил Скачкову на спину, сжал бока ногами и, как всадник, сделал понукающее движение:
— Трогай!
— Сиди давай! — огрызнулся Скачков и устремился навстречу Кудрину, семенившему, как ишачок, под тяжестью Батищева. Даже с шестипудовым седоком на спине Кудрин вел мяч, не глядя под ноги, — в игре он вообще не опускал головы: чувство мяча у него было поразительным!
После лошадиной нагрузки с седоками на спине началась «вертушка», специальное упражнение, придуманное старшим тренером. Это были длительные рывки с мячом вокруг футбольного поля, перемежающиеся игрой в «стенку», и ударами по воротам. Мяч при этом моментально, не давая передышки, возвращался бегущему игроку, а голос тренера преследовал и подгонял: быстрей, еще быстрей! В первую неделю, когда Иван Степанович ввел «вертушку» в обиход тренировок, никто в команде не был в состоянии сделать больше двух кругов: сказывался зимний спад и прохладца на занятиях.
— Скорость!.. Скорость! — только и знал покрикивать Иван Степанович. Заметив, что у дальних ворот ребята сбавляют ход, он послал туда Арефьича.
Всей пятерней оттягивая намокший ворот футболки, Скачков дул себе на грудь и сплевывал тягучую, как клей, слюну. Он не вынес и сошел с четвертого круга. Иван Степанович что-то кричал ему с противоположной стороны поля, он не мог разобрать, да и не прислушивался толком, — сердце распухло и колотилось так, что отдавалось в висках.
— Стороженко! — крикнул тогда Иван Степанович, вызывая к старту следующего.