Скачкова ежедневно осматривал Дворкин, что-то записывал, сравнивал, затем отсылал его к массажисту. Матвей Матвеич, разложив хитроумный набор растирок и втираний, растягивал Скачкова на массажном столе и подолгу глубокомысленно орудовал своими чуткими пальцами. Удивительное дело: за свою жизнь Скачков сыграл сотни матчей, у себя дома и за границей, но ни к одному из них он не готовился с таким старанием, как к венскому (по крайней мере так ему казалось). И вовсе не оттого, что он привык считать, будто самые тяжелые и изнурительные матчи всегда впереди. Для него впереди уже ничего не ожидалось, почти ничего, и все, что он делает сейчас на поле, — все в последний раз. Оттого игра с австрийцами представлялась такой заманчивой, такой волнующей. Точно из всей большой исписанной тетради у него осталась вдруг одна последняя страница, а написать хотелось много, очень много!
Тем временем в городе, в связи с подготовкой команды, что-то происходило. Ребята видели: администратор и начальник команды почти не появляются на базе, а часто по каким-то делам уносятся Каретников с Арефьичем. Автобус сновал в город беспрерывно. Разумеется, игроки не имели никакого представления о том, что происходит, и занимались своим делом. На базе запрещены были даже телефонные разговоры с городом. Ключ от комнаты, где стоял аппарат, находился в кармане старшего тренера. Команду, как хорошо отлаженный, но чуткий и капризный механизм, всячески оберегали от любых толчков извне, чтобы к назначенному сроку доставить в целости и сохранности и, нисколько не повредив, выпустить на зеленое поле венского стадиона.
Как-то дождливым серым утром, после небольшой разминки в зале, Иван Степанович собрал команду, сел на стол с макетом и, побалтывая ногами, предложил каждому припомнить матч с «Торпедо», да, да, тот самый, совсем недавний, на открытии сезона, проигранный на последней минуте. Что привело «Локомотив» к поражению? Вроде бы мелочи, — ведь в основном игра складывалась не в пользу «Торпедо». Заводился, когда не нужно, Серебряков, промазал по воротам Мухин, не успел на перехват мяча Скачков, обманулся Батищев, попав на финт прорвавшегося Полетаева, — взгляни бы он на игрока, а не на мяч, и все, сыграл бы. Ну, и последнее — «накладка» Комова, за что судья дал одиннадцатиметровый. Все вроде бы мелочи, но — не слишком ли много мелочей?
— А давайте-ка заглянем чуть подальше: припомним, как мы собирались и ехали на стадион. Ну, вспомнил? «Торпедо» все-таки, не кто-нибудь! Лидер! Ни одного поражения. Да и Полетаев… Ведь так? Конечно, так. Чего темнить-то? (Ребята стали понемногу подъезжать на стульях ближе, ближе и под конец совсем окружили тренера, затеснились). Вот тогда-то, братцы, мы и проиграли этот матч — начали проигрывать.
— Геш, — неожиданно спросил Иван Степанович, высмотрев капитана поверх голов, — вот скажи сейчас: ты верил в выигрыш? В душе, я имею в виду, наедине с самим собой? Только — честно. Мы же тут все свои.
Под взглядами ребят у Скачкова медленно, чересчур медленно сами собой полезли вверх плечи:
— Да ведь как сказать…
— О! — Иван Степанович наставил палец. — Итак все. Все! Никто не верил. Нам сначала надо было самих себя победить, свою робость, свое аутсайдеровское положение!
Разгорячась, он спрыгнул со стола, достал и быстро залистал свою тетрадку. По окнам ползли полосы дождя, в форточку задувал ветер, относил штору.
— А мелочи… — невнимательно приговаривал Иван Степанович, настойчиво отыскивая что-то в записях, — мелочи сейчас такие, что забудь о чем-нибудь, пренебреги по глупости, потом наплачешься. Под каждой мелочью, как под айсбергом, реальные причины. Вполне реальные! Не попал, скажем, футболист по воротам, мяч не лег как надо, удар не получился, а не получился, потому что игрок устал, сдох, пока бежал, а сдох по той простой причине, что не явился вовремя на базу, не выспался, пропижонил на каком-нибудь просмотре, в духоте, в табачище, да еще не удержался, глоток-другой винишка выпил. Ну, не верно разве?
Переводя дух после длинной запальчивой тирады, Иван Степанович умолк и ждал, избегая глядеть в сторону нарушителей режима. Скачков вспыхнул: ясно было, в чей огород камешки!
Скачков опустил лицо, Владику в щеки ударила краска. Все-таки посчитался Степаныч, не забыл, нашел момент, дождался!
Засовывая тетрадь в карман, Иван Степанович подал знак подниматься. Опрокинулся чей-то стул, ребята сгрудились, не торопились расходиться. Последними поднялись с мест Владик и Скачков — разогнулись, словно ревматики. Переглянулись, покрутили головами: черт старик! Ну да — за дело…
Иван Степанович, трогаясь к выходу, примирительно сказал: