Началась суета с распределением билетов по городским организациям. Для всех желающих не хватило бы мест и на стадионе. Телефоны гремели, не переставая.
Администратор Смольский в своих подозрениях насчет необъявленной войны оказывался прав: угроза «чистилища» (разумеется, с самыми решительными оргвыводами) висела с того дня, когда команда возвратилась домой после южных сборов и первых неудачных выступлений на чужих полях. Проигрыш столичному «Торпедо» в день открытия сезона на своем стадионе только подбавил остроты. И «чистилище» состоялось бы, тренера неминуемо «поставили бы на ковер», как любил говаривать с потиранием рук начальник локомотивного депо. Но — впереди был трудный матч в Вене, а тут еще вмешательство газеты!
Затея Брагина с организацией встречи в железнодорожном клубе сразу спутала все карты. Перед таким собранием, какое намечалось, оправдываться в своих действиях тяжеловато, — пожалуй и совсем не оправдаешься. Затевать сейчас что-то с тренером, значило в открытую вредить команде. А если учитывать, что до матча в Вене оставались считанные дни, то всякое травмирование команды — это, знаете ли… Таким образом брагинский расчет (по крайней мере в первой своей части) восторжествовал: до встречи в клубе «чистилище» так и не собралось — не решилось показать своего жала. Теперь все зависело от встречи с рабочими дороги, но тут Брагин был спокоен: старожил города, знаток спорта, поклонник команды, он предсказывал исход заранее. Самое трудное, как он уверял, осталось позади. («Если, конечно, — добавлял он с улыбкой, — не считать игры с австрийцами).
В день встречи команда жила по привычному графику, лишь в расписании, висевшем на щите пониже номера стенной газеты, рядом со списком дежурных, вместо большой вечерней тренировки появилась строчка: «18.00. Выезд в клуб ж-д».
Сборы начались за час. Хлопали двери, бегали из комнаты в комнату. Необычным представлялся этот вечер в клубе, от которого местные порядочно отвыкли, а те, кто был приглашен в команду со стороны, его вообще не видели. Они и народ, болельщиков своих, привыкли видеть только на трибунах, безликой и ревущей массой.
Собираясь, Скачков с Мухиным бестолково сталкивались перед раскрытым шифоньером, рылись, выкладывали на кровати костюмы, рубашки, носки. Мухин пристал, чтобы Скачков помог ему затянуть потуже галстук. Он не признавал последней моды на широкие пестрые полотнища во всю грудь и продолжал хранить старые: узенькие, черные. Владик Серебряков, самый модный парень в команде, ругал маленького Мухина за отсталость «скобарем», забывая, что форсить Мухину некогда: двое детей все-таки…
Пришел Батищев, почти одетый, с бритвой, попросил подбрить шею.
— А Витька? — удивился Мухин, крутясь перед зеркалом.
— Пошел он, знаешь! «Давай, говорит, я тебя мыслителем сделаю, со лба забрею».
— Ну, иди сюда.
Пристроиться к батищевской шее Мухин не успел — из коридора заглянул Владик Серебряков, одетый раньше всех, изнывающий от безделья.
— Стой, скобарь, стой! Сема, ну кому ты красоту свою доверил? Дай-ка сюда.
Он отодвинул Мухина, забрал бритву и, отворачивая на Батищеве хрустящий ворот рубашки, замурлыкал:
— «Ах, не знает киска Мурочка, какой проказник Васька-кот!»
— Владя, поаккуратней!
— Кому говоришь! Не ной под руку.
Спокойно было в комнате, где жили Анатолий Стороженко и Павел Нестеров. Павел лежал в носках и грыз яблоко. Он приподнялся на кровати и выбросил огрызок в окно. Основательный Стороженко сидел в футбольных трусах и неторопливо правил на ремне бритву, отцовскую, с костяной пожелтевшей ручкой.
— Эй, вы, пижоны! Вам что, особое приглашение?
— Успеем, — степенно отмахнулся Стороженко.
На одеяле рядом с ним разложен пустыми рукавами в стороны костюм, выставлены новенькие остроносые туфли. Галстук у Стороженко — все пижоны сегодня ахнут и зайдутся от зависти.
— Паш, — позвал Анатолий, взбивая в чашечке пену, — садись давай. Да полотенцем замотайся, что ли…
К автобусу парни вышли парадные, затянутые, с розовыми от бритья и одеколона лицами. Даже Матвей Матвеич переменил мешковатые тренировочные штаны на отглаженные брюки и поверх фуфайки натянул пиджак.