— Так и не танцуешь? — смеялась она. — Эх ты, голова два уха, полторы извилины.
Она его поддразнивала с самых первых дней, когда пыталась учить танцевать, но, в отличие от Клавдии, эти же слова звучали не обидно, скорее ласково, любя.
— Да вот… — он развел руками. — А теперь уж и незачем — правда?
— Ну да! — запротестовала она. — Старик нашелся! А в тираж выйдешь, чем станешь заниматься? В «козла» лупить?
Он рассмеялся: о тираже она напоминала еще в то время, когда он только начинал играть за мастеров.
— В карты научусь, — сказал Скачков. — В преферанс. Тихо и спокойно. От домино у меня голова болит.
— Маркин все картежничает? — спросила Женька.
— А чего ему?
— Недавно встретила его с близняшками. Почему-то не поздоровался.
— Не узнал, наверное, — вступился Скачков. — Он, когда с дочками, ни на кого не смотрит.
— Может быть…
Все-таки она любила его — он знал это прежде, видел и теперь. И, видимо, будет любить. Что-то по-прежнему связывало их, не обрывалось, несмотря на Клавдию, на Маришку, несмотря на то, что и у самой у нее, наверное, после него… Анна Степановна уже называла ее снохой и принимала, как будущего члена семьи. Да и сама Женька была уверена и считала дни… Кто же тогда познакомил его с Клавдией? (Произошло это на матче дублеров, на полупустой западной трибуне). Комов, кажется… или нет, Комова еще в команде не было. Сухов, что ли? Все позабыл.
С Женькой у них давно установилось что-то похожее на размеренное, спокойное существование прижившихся один к другому супругов. В поездках он о ней и не вспоминал. Она была, она есть и она его обязательно встретит. Совсем иначе стало с Клавдией! Ему хотелось видеть ее все чаще, постоянно, и он бледнел, когда представлял ее с кем-то другим. А она, конечно, бывала с кем-то, не сидела дома у окошечка, когда он уезжал с командой. Матерей обманывают, а уж тетку с ее пасьянсами… Впрочем, из-за тетки-то все и произошло.
Софья Казимировна не хотела слышать о футболисте, и Скачкову с Клавдией приходилось ловчить, обманывать ее — выручало, что для встреч выдавались редкие вечера после матчей. В том году «Локомотив» заканчивал сезон на выезде, во Львове. Накануне отлета увидеться не удалось — команду не отпустили с базы. Протестовать никто не думал — ребята привыкли, что силы и умение каждого принадлежат команде целиком, и тратить их на что-то кроме поля, значило обкрадывать общую копилку. Утром по дороге в аэропорт Скачков увидел Клавдию из окна автобуса, она ждала на обычном месте возле газетного киоска, под большими висячими часами. Завидев автобус, замахала, потянулась — явно хотела что-то сказать, о чем-то предупредить. Скачков ничего не понял, увидел только, что лицо ее заплакано, тревожно. В окне он успел показать ей скрещенные пальцы — условные знаки о встрече, — и автобус, ударив в лужу на асфальте, пронесся мимо.
Размышляя о том, что могло случиться, Скачков сжимал кулаки: «Сонька, зараза!»
Из Львова он дал Клавдии телеграмму, что ждет ее в Батуми: неопределенным отношениям надо было класть конец. Ехать за ней домой он остерегся — была опасность встречи с Женькой. Как было не встретиться? Она — свой человек в доме, а Скачков жил с матерью в старой отцовской квартире. «Потом, — думалось, — потом все устроится само собой». Устроилось. Клавдия вырвалась от тетки и прилетела, с радостью оставила ноябрьский выстуженный город. Когда они вернулись с юга, загорелые, притихшие от значительности того, что произошло, на улицах уже лежал бурый рассыпающийся снег, мороз вцеплялся в лицо и закупоривал дыхание. Он отвез Клавдию к тетке, а сам на той же машине поехал домой. «Но я возьму с собою Соню», — сразу же предупредила его Клавдия. «Разумеется», — рассеянно согласился он, всеми мыслями занятый предстоящим объяснением с матерью.
В доме все еще было полно Женькой (пока его не было, она приходила каждый день — без пяти минут жена!). Анна Степановна, уязвленная этой скоропостижною женитьбой, сказала только: «Смотри, сын. Сам смотри. Тебе жить, не мне…» Но отчуждение к снохе осталось, особенно в первые дни, и Клавдия этого простить свекрови не могла.
Для самого Скачкова Женька пролетела и забылась, но он знал (рассказывала Лиза, сестра), что мать и Женька еще долго сохраняли родственные чувства и, когда встречались на улице, в магазине, говорили только о нем.