Наиболее интересный прием, используемый в баромаси, это сопоставление изменений, происходящих в природе, с судьбами людей. Вот что говорится в песне, которую исполнял в Атхаробари Абед Али:
Уже ноябрь, подруженька, вода высохла на полях,
Всюду зреет золотой рис, даже больно смотреть.
Я собрала золотой рис и начну готовить.
Но для кого мне готовить, если его дома нет?
Уже декабрь, подруженька, очень быстро темнеет.
Разбойник ходит ночью вокруг, смотрит к нам через забор.
Ходи, ходи, разбойничек, смотри, смотри.
Прогонит тебя тесть с братьями, тебя я не боюсь.
Наступил январь, подруженька, ноги стынут от холода.
Тщетно натягиваю я одеяло на свое молодое тело,
Тщетно прижимаю подушку к своей груди,
Ни вздохи мои, ни плач не пробудят в нем сострадания.
Наступил февраль, подруженька, крестьянин сеет зерно,
А покинутая женщина наполняет чашу ядом.
Выпью яду, загублю свою молодую жизнь,
Раз уж покинул меня мой суровый моряк.
Какой он злой, мой моряк, служит чужим господам
И не думает о том, что молодая жена дома сохнет от тоски.
Наступил март, подруженька, горячий ветер веет.
Гордо ходит женщина, у которой муж дома.
А что это за жена, у которой мужа нет…
Она, бедняга, лишь мается и сохнет от тоски.
Наступил апрель, подруженька, всюду едят шпинат и джут»
А у меня кусок в горле застревает, — где мой моряк?
Я шпинат сварила, но кому его дать?
Ведь мой моряк еще не вернулся, он все еще на чужбине.
Наступил май, подруженька, земля жаром пышет.
Канталы и манго скоро созреют.
Если бы мой моряк вернулся домой, все бы ему дала.
Канталы и свежее манго я бы ему приготовила.
Наступил июнь, подруженька, землю дождь поливает.
Но мой моряк умеет плавать, он не утонет.
В Ганге вода поднимается, лодка за лодкой едет.
Однако тщетно гляжу я вдаль, прикрывая ладонью глаза.
Уже июль, подруженька, первый рис поспевает.
Когда же вернется мой моряк из далекого края?
Кукушка каждое утро песней зовет дружка,
А у меня сердце разрывается от песен птиц.
Наступил август, подруженька, созревает тал.
Я жду моряка своего, говорят, он уже вернулся.
Напрасно я приготовилась, причесала волосы,
Он не вернулся, забыл, наверное, о своей жене.
Наступил сентябрь, подруженька, вскоре все
Будут праздновать Дургапуджу, самый торжественный праздник.
Пусть празднуют в каждом доме.
Нет дома моего моряка, праздники не для меня.
Наступил октябрь, подруженька, небо изменило цвет.
Наконец, возвращается мой моряк с зонтиком на плече!
Песни баромаси я собирал всюду, слушая исполнение самых разных певцов. И песни и сами встречи были всегда очень интересными. Крестьянин одной заброшенной деревеньки исполнил баромаси, рассказывающую о том, как много приходится крестьянину трудиться, прежде чем он вырастит и уберет джут. И как вздох звучал рефрен, повторяющийся после каждой строфы: «Когда я работаю на джутовом поле, у меня лицо становится черным». Народный певец Фалу Секх, приехавший в Дакку по приглашению музыкальной редакции радио, продиктовал мне песню, в 48 строфах которой изложен весь эпос «Рамаяны», а все приключения Рамы и Ситы совершаются в течение одного года. И все это сделано для того, чтобы рассказать о них излюбленной формой баромаси. Великолепную песню — плач матери, разлученной на 12 месяцев с сыном, я услышал в полуразрушенном индусском храме у даккского ипподрома. Эту песню мне исполнила аскетка, служительница бога Вишну. Она была коротко острижена, в оранжевом платье, с ожерельем из больших зерен. У нее недоставало многих зубов, но ее грудной, мягкий голос звучал под сводчатыми потолками, как орган. Она согласилась исполнить песню сразу, не колеблясь, потому что это была индуска. Мусульманок мне не удалось услышать ни разу. За весь период жизни в деревне я не видел почти ни одной мусульманки, за исключением маленьких девочек. Женщины прятались за плотными джутовыми заборами или скрывали свои лица под густой чадрой, словно они не имели никакого отношения к деревенской жизни. А если какая-нибудь женщина замечала меня, когда я спускался к пруду или реке, то немедленно пряталась.