— А… я не знаю…
— Так сбегай спроси.
Заведующего в его кабинете Гарри не застал, но успел догнать его у самого выхода и адресом все-таки разжился.
— Ну вот, другое дело. Когда мы будем знать свой, мы тебе напишем!
— Ой, а я же могу вам сюда написать?
— Врачи говорят, мы тут еще на пару недель застряли, так что пиши, конечно! — обрадовался Уилл.
— Наши старые кости не так быстро зарастают, как твои молодые, — Дэн был в своем репертуаре. — Так что не прощаемся.
Тут Гарри приуныл — он сообразил, что для того, чтобы написать письмо, надо как минимум купить конверт — пара тетрадей, альбом для рисования и карандаши у него были, пожертвованные самыми разными людьми, а вот конвертов — ни одного. У братьев тоже не оказалось.
— Попросишь у этого, кто там будет из социальной службы, — успокоил его Дэн. — А может, там, в пансионате, дадут. Это же не заключение без права переписки.
Гарри улыбнулся. Дэн был неистощим на интересные рассказы, и он очень много узнал благодаря ему — тот пересказывал фильмы, которые они смотрели с братом, а иногда просто придумывал истории или вспоминал анекдоты. Делать-то в палате было все равно нечего, а на костылях или на одной ноге далеко не упрыгаешь. Как же будет грустно без них!
— Джек Эванс, за вами приехали, — позвала его новая медсестра. — Поторопитесь.
Гарри очень не хотелось показывать свои слезы, от которых было так горячо глазам, так что действительно прощание вышло коротким и каким-то скомканным. И вот невысокая полная женщина, представившаяся как мадам Браун, открывает ему дверь, он садится в машину, на заднее сиденье, после чего у него перехватывает горло — ему кажется, что сейчас на место водителя опустится крупный толстый мужчина с усами как у моржа, дядя, дядя…
— Джек, с тобой все в порядке? — оборачивается к нему мадам Браун, сверкая очками в яркой золотистой оправе.
— Д-да, — отвечает он, как никогда ясно понимая, что его на самом деле зовут не Джек. Но…
«Мальчишка», «этот», «урод», — всплывает в голове, пока вдруг с полной ясностью не возникает «Гарри».
— Я вспомнил!
— Не отвлекай меня во время движения. — ровным голосом говорит мадам Браун, и Гарри замолкает, настороженный, но счастливый. Он вспомнит. Он обязательно вспомнит!
Глава 4. Во имя справедливости
Северус Снейп понял, что не давало ему покоя с тех пор, как Гарри Поттер оказался в Больничном крыле Хогвартса. Он же был обязан защищать Поттера, почему клятва не сработала — не заставила его, как минимум, вскочить с места, не дала отката? Или это было просто обещание, но все равно — он же маг, он должен был почувствовать!
Да, ему было очень худо утром первого сентября, но… недомогание прошло слишком быстро. Что-то здесь не так. Быть может, Дамблдор поставил какие-то специальные чары на Гарри? То, что дело могло быть в нем самом, Северусу даже в голову прийти не могло. Он твердо знал, что клялся директору защищать Поттера. Вспоминать тот день было адски мучительно, и он делал все, чтобы к этому не возвращаться.
Тогда он был готов заплатить за содеянное своей жизнью, но директор остановил — его жизнь, оказывается, могла еще пригодиться, и расплата откладывалась. Сперва вынужденно: первый год работы не было дня, когда он не проклинал Альбуса, который успел вовремя, на полном серьезе считая, что сдохнуть тогда было бы куда предпочтительней, но потом…
Северус привык. Ему нравилось зельеварение — конечно, не как школьный предмет, который он считал неизбежным злом и, пожалуй, частью расплаты, как и ненавистных учеников, удерживать которых в рамках было воистину титаническим трудом. Зельеварение увлекало, это было уникально — сочетать свойства разных ингредиентов так, как никому раньше в голову не приходило, и получать новые и новые результаты. Он действительно мог все то, что говорил из года в год этим неучам. Сначала в надежде, что кого-то это проймет, затем — по привычке.
Ждал, когда он понадобится такому же сопливому мальчишке, который был ненавистен ему одним тем, что выжил он, а не его мать. И вот Поттер в Больничном крыле — побитый и утративший то, что придавало смысл всему, по мнению Северуса, — без магии. И это было хуже, чем смерть. Много хуже. Почему ему было не плевать? Он и сам не мог сказать.
Может, потому, что на Поттера мальчишка похож был весьма опосредованно: вроде все черты те, но вместе с тем… нет, не он. И светло-серые глаза, то немного отливающие зеленоватым, то голубым, никого ему не напоминали и не бередили старую рану — все, что осталось от его сердца.