Иван Кузьмич родился и вырос в украинской семье в селе Демьяновке Омской области. Лет сорока, с виду неказистый, с широким добродушным лицом, изрытым оспой. По его же выражению — «на лице черти горох молотили».
Селезнев отличался бережливостью. В его повозке всегда про запас хранились продукты и патроны, которые он берег «ка крайний случай».
Все было бы хорошо, да замучила ездового язва желудка, которую он называл «вязьмой». Мучился он страшно, однако от эвакуации на Большую землю отказался наотрез. «Вот хвашиста прикончим, тоди вылечусь…»
Помню, бывало, сидит у костра скучный такой, насадит на прутик корочку хлеба, засушивает над огнем и сокрушается:
— Замучила оця вязьма желудка. До Карпат она еще не так допекала, а теперь, клятая, жисти не дает…
Зимой он чувствовал себя лучше.
— Отпустила трошки, — радовался Селезнев.
Товарищи любили его, иногда посмеивались над добродушным Кузьмичом, а чаще жалели и старались во всем ему помочь.
Спокойный, даже флегматичный, Иван Кузьмич все делал неторопливо, но по-крестьянски основательно. И на этот раз он долго ходил и по-хозяйски осматривал двор. Рядом с сараем под снегом раскопал бревна, постучал по ним кнутовищем и сказал: «Подойдут». После этого долго шептался со старшиной. Затем ушел и через полчаса вернулся с целым взводом, вооруженным «струментом»: пилами и топорами.
Селезнев, прозванный партизанами «хозяйственным мужиком», преобразился. Забыл и о язве желудка. Он подходил то к одному, то к другому, брал в руки топор и со знанием дела показывал, как надо тесать. Работа закипела вовсю.
Из дома на крыльцо вышла пани Гелена и застыла в изумлении. Что делается? Она так берегла эти бревна, а тут пришли и без всякого спроса забрали. От обиды навернулись слезы. А еще говорят — советские партизаны ничего не берут у жителей!
— День добрый, пани, — первым заметил хозяйку Гриша Ненастьин.
— День добрый, — еле выдавила хозяйка, не отрывая взгляда от бревен.
— Мы тут, этого, как вам объяснить, решили хлев немного подправить, — сказал Селезнев.
Пани ничего не поняла. На выручку Селезневу подоспел Зяблицкий. По долгу службы ему часто приходилось разговаривать с жителями, он кое-как научился объясняться с ними на русско-украинско-польском языке…
— Проше пани, хцемы ремонтовать сарай, шопа — розумете?
Только теперь до нее дошел смысл всего, что делается во дворе.
— О! Бардзо дзенкуе, спа-сибо! — заговорила повеселевшая пани Гелена.
Она поспешила в дом, что-то шепнула дочери. Та побежала в кладовку и принесла что-то завернутое в тряпку. Обе засуетились у плиты. Скоро в комнату, где мы с Клейном и Семченком отдыхали, проник аппетитный запах жареного сала. Хозяйки готовили обед для плотников…
К вечеру вместо старой завалюхи стоял новый добротный сарай. Радости хозяйки не было предела…
Разведчиков, свободных от несения службы, я застал в соседнем доме. После трудов праведных и угощения пани Гелены, они, довольные тем, что сделали хорошее, полезное дело, отдыхали и занимались каждый своим делом: кто чистил автомат, кто брился, а кто просто разлегся на соломе, наваленной на пол, и в который раз перечитывал замусоленные письма, полученные два-три месяца назад. Селезнев, который вообще не мог сидеть без дела, прилаживал заплату к валенку старшины. Маркиданов усадил на стульчик Сашу Гольцова, укутал плащ-палаткой и, орудуя расческой и ножницами, как заправский парикмахер, приводил в порядок его шевелюру. Сережа Рябченков и Павлик Лучинский ждали своей очереди. Остальные нещадно смолили цигарками и вели спокойный разговор о довоенных буднях, о доме.
Настроение разведчиков было самое мирное, беззаботное. Мое появление прервало их безмятежную беседу. Они, утомленные трудом и разомлевшие от обильного угощения, нехотя отрывались от своих немудреных дел и, шелестя соломой и гремя стульями, лениво поднимались. И лишь старшина проворно вскочил, скомандовал «смирно!», составил вместе голые пятки и собрался было доложить, но я упредил его:
— Вольно. Отдыхайте…
Бойцы не заставили себя упрашивать, пододвинули мне свободный стул, а сами заняли прежние места.
В комнате стоял спертый запах едкого табачного дыма, солдатского пота и давно не стиранных портянок.
— Вы хотя бы курить выходили на улицу. Задохнетесь… — упрекнул я разведчиков.
— Мы — народ закаленный, никакие газы не берут, — отозвался Гольцов.
— Не крути головой — ухо отхвачу, — одернул его Маркиданов.