— Опухоль удалена, но есть метастазы! — красочно выражался он.
О метастазах говорилось неоднократно, а вслед за тем рассказывался деревенский анекдот:
— Был у соседа поросенок и ходил к моему дедушке на огород. Вот дед и решил забить дырку в заборе. Приходит с досками, а поросенок тут как тут. «Пасись, пасись, сказал дед, это уже будет в последний раз!»
Закончив эту бесхитростную историю, Саарман моргал блекло-голубым глазом и подсвистывал в высшей степени загадочно. А если присутствовал Давид Маркович, то обращался к нему:
— Когда будете забивать дырку, позовите и меня. А пока пусть пасется, это уже в последний семестр... У меня пелена упала!
Давид Маркович отмалчивался. Муся сердилась:
— Это хорошо, Саарман, что вы перестали ходить по кафедре, как лунатик, но ваши шуточки действуют мне на нервы, у вас стиль плохой.
Саарман не обижался, подмаргивал, но когда выяснилось, что разделение кафедр и конкурс будет наверное, он принес свой знаменитый портфель и заставил Давида Марковича себя выслушать. При первых же словах Гатеев поднялся и подошел ближе. Сильвия и Муся насторожились.
— Здесь у меня небольшое исследование. Я собрал в архиве рецензии одного человека на курсовые работы — за последние четыре года, а также некоторые другие материалы. Этот человек быстрыми шагами идет к бесславному концу... Вернее — этот доцент!
— Вот! — воскликнула Муся. — Никто никогда не смотрит, что там у доцентов понаписано по мелочам. Доцент — и все!
— Я говорю только о данном доценте, — вежливо сказал Саарман. — Мое исследование озаглавлено таким образом: «Псевдонаучные утверждения, а также ляпсусы доцента Икс»... Как вы думаете, товарищи, следует ли еще до конкурса предупредить доцента Икс о том, что существует это исследование?
Страшный скрежет послышался из недр ремингтона — об Эльвире Петровне-то все забыли. Саарман оглянулся, вынул платок, стер последние клочки пелены с глаз и сказал:
— О дальнейшем, впрочем, мы переговорим завтра, так как сейчас я должен идти в морг, то есть, виноват, в кабинет судебной медицины к заочникам.
— Несерьезно как-то... — пробормотал Гатеев после его ухода. Давид Маркович пожал плечами.
Последний государственный экзамен — по литературе. У длинного стола, покрытого красным сукном, сидит Астаров, заспанный и чванный, как боярин в думе, рядом с ним седой красавец в очках — заведующий кафедрой эстонского языка. Билеты уже разложены широким веером... Сильвия и Белецкий сели к окну, Алексей Павлович устроился в другом конце стола и пока что читал газету.
Три первые студентки, бесстрашно взяв билеты, начали готовиться. Тихая скука осенила комиссию.
Через полчаса пришел Эльснер, чуть подвыпивший и веселенький, как утопленник в отпуску, а вслед за ним вметнулся декан Онти. Одна из студенток уже отвечала, и Сильвия, сдерживая улыбку, стала наблюдать за муками декана, принужденного слушать медленный и не очень связный пересказ од Державина. Когда студентка умолкала, ища нужное слово в своей нерасторопной памяти, декан даже шевелил губами — не то от нетерпения, не то собираясь подсказать. Сильвия порадовалась за него, когда к столу подошла следующая дипломантка и начала частить не хуже самого Онти.
Студенты сменялись, экзамен тянулся и тянулся.
Астаров, как всегда, равнодушно задавал вопросы и равнодушно выслушивал ответы. При ошибках смеялся в лицо студенту, оставаясь равнодушным и в смехе: все это настолько ниже меня, что мне все равно.
Сильвия скоро устала слушать: в голове невольно заводится какая-то смута, когда история литературы предстает в виде отдельных кусочков, перемешанных самым странным образом...
Юрий Поспелов отвечал очень толково, но вышел с ним небольшой спор.
— Я должен и на экзамене сказать правду, — прогудел он басом, от которого декан Онти слегка вздрогнул. — Как бы там ни комментировали, а по-моему, это белиберда: всходит месяц обнаженный при лазоревой луне. Я читал — месяц у него создан воображением, а луна реальная, и прочее, но я больше согласен с его пародистами...
Астаров сказал ему:
— Вам больше по вкусу: «Звезды ясные, звезды прекрасные нашептали луне сказки дивные»? Или, может быть, даже: «Чудный месяц плывет над рекою»?..
Поспелов густо покраснел и, вероятно, рубнул бы что-то в ответ, но Давид Маркович мягко заметил:
— Не забывайте о времени, Поспелов. Стихи Брюсова могут не нравиться вам эстетически, но этот обнаженный месяц безжалостно осветил апухтинские, надсоновские и другие, еще более сентиментальные ночи. Это был удар по косности, по эпигонству...