— Ой! Наши работы!.. — вдруг всполошились и тихонькие.
— Да, покажет работы, и мы примем то или иное решение.
После этого Тамара Леонидовна вновь обрела величавость и заговорила о желательном моральном облике студента. Скоро всех укачало одинаково, и тихих, и буйных.
— Я думаю, мы придем к соглашению, товарищ Реканди, — любезно сказала она в коридоре, после звонка. — Вы принесете мне их тетради, дорогая? Или отдайте Астарову, я с ним посоветуюсь...
«Моим унижением, дорогая, вы насытили свою кровожадность, — мысленно сказала ей Сильвия Александровна, — и теперь вы милостивы...»
Возле лестницы они расстались.
Следующий час был свободный. Чтобы не сразу вернуться на кафедру, Сильвия вышла через боковое крыльцо во двор, села на скамью. Под осенней березой самое подходящее место для такого настроения…
Как все обнажилось в этой аудитории. Им совсем не важно, хорошо ли, плохо ли она преподает, им надо разделаться с помехами и получить диплом. А ей? Ей скучны эти диктанты. Неправда, что она не умела объяснять, но правда, что занятия велись бессистемно. Пока она не напишет диссертацию, более интересной работы ей не дадут, нечего и надеяться. Об этом и надо помнить, не рассеивать по ветру дни, недели, годы... Касимова не умна, однако у нее и диссертация, и доцентура, ей не нужно ходить в шестую аудиторию и диктовать всякую чепуху отставшим студентам. Диктуют не доценты, а отставшие преподаватели.
Четверть двенадцатого... Солнце светит, береза шелестит, как ей и полагается. Не нужно больше думать о шестой аудитории. Просто посидеть в тишине, пока идет этот длинный час.
Шестая аудитория понемногу отступила, будто такой и не бывало. Но вместе с аудиторией исчезло и солнечное сентябрьское утро, и странный сероватый луч пролег через весь двор до улицы. Когда-то Сильвия видела его во сне, сны эти повторялись. Серый луч, деревья, среди них дом, похожий на тот, что виднеется сейчас напротив. Сердце и во сне замирало так же, как сейчас, но было еще темнее вокруг, и во всем — в серых деревьях, в белеющих цветах, в траве — таилась безнадежность. Надо было войти в дом, узнать, кто там живет, не он ли... Но все уже было известно: я не найду его, я его никогда не найду. И вслед за тем наступало пробуждение со сладкой, тягучей болью в сердце...
Сильвия вздрогнула, точно проснувшись и сейчас. Никакого серого луча, вздор и бред. Студенческие тетради чуть не вывалились из сумки, она быстро привела их в порядок, бегом вернулась в коридор, поднялась по лестнице к дверям кафедры, сильно дернула ручку двери, решив разом вырваться из вздора, из путаницы…
Но это не помогло. Еще не видя лица человека, сидящего рядом с Астаровым, она вдруг в страхе ощутила, что дверь открыта в мертвый мир, что входить туда нельзя. Человек, повернувший к ней худое, сжатое с висков лицо, был, конечно, тот же самый Алексей Павлович Гатеев. Он тот же, но ее, той Сильвии, здесь нет, девушка в пестром платье исчезла навсегда. И он понимает это, иначе он не смотрел бы на нее таким скучающим, чуть презрительным взглядом...
— Познакомьтесь, Алексей Павлович, — равнодушно произнес Астаров. — Сильвия Александровна...
Сильвия молча протянула руку — и вдруг в скучающих глазах приезжего появилось удивление. Он крепко пожал ей руку и проговорил:
— Мы с Сильвией... Александровной давно знакомы.
Эльвира Петровна тотчас же затормозила — дробный стук машинки оборвался. Потом она клялась, что Гатеев очень тихо сказал: «Неужели это ты, Сильвия! Как я рад!» Однако сама Сильвия ничего не слышала, и, во всяком случае, он не мог сказать ей «ты»...
Через миг все прояснилось, глаза Сильвии увидели Мусю, Белецкого и Нину Васильевну, а уши услышали, что у них опять идет разговор о статье. Разобиженная Нина Васильевна сидела в углу дивана, пудрилась и сморкалась, а те двое ее утешали... И еще, краем глаза, было видно, что Гатеев улыбается.
Сильвия только подумала, куда бы ей сесть или куда бы стать, чтобы не чувствовать себя такой скованной, как Муся поднялась с диванчика, освободив хорошее, безопасное место, и обратилась к Астарову:
— Когда же мы напишем опровержение?
Заведующий ответил, морщась:
— Обсудим, обсудим в свое время... Эльвира Петровна, надо бы вывесить объявление — кафедра будет в следующую среду...
— Что за опровержение? — полюбопытствовал Гатеев.
Какой низкий голос... Оказывается, она совсем забыла его голос. Как он похудел, щеки обтянуты сухой кожей. Но все-таки до отчаяния похож на себя.
Астаров ответил:
— Да так... Критикуют нас. Опровержение — это, конечно, не совсем то... Надо собраться, обдумать.