Поднявшись по отлогому склону, Фаина вошла в тишину парка. Здесь в своем красновато-желтом царстве жил сентябрь. Фаина побродила по аллеям, но легкости в душе не было, и все досаднее становилось от того, что усмешка какого-то доцента портит ей настроение... А не лучше ли, чем слоняться бесцельно, пойти на кафедру и спросить, кто смел отдать ее черновик Гатееву. Ведь она толком говорила Аркадию Викторовичу, что хочет переделать рукопись. В конце концов — что такое черновик? Клочки и обрывки мыслей, сырой материал... Да, да, но смеяться там не над чем.
Не то ей повезло, не то не повезло — неизвестно, но Гатеев был на кафедре, стоял под портретом Федина, заложив руки в карманы. Тот самый... Он посмотрел на Фаину педагогическим взглядом — дескать, пришла студентка как таковая. Однако же приподнял бровь, когда Эльвира Петровна сказала ему:
— Это та, о которой вы справлялись. С дипломной.
У Гатеева приподнялась и другая бровь — брови были не то чтобы мефистофельские, но все же с изломом. Открыл рыжий портфель, вынул рукопись.
— Вы, товарищ Кострова, лично собирали материалы?
— Не все... Там у меня отмечено, — быстро заговорила Фаина, пряча смущенность под деловым тоном. — Сама я собирала только у себя на острове, остальное взято из литературного музея...
— У себя на острове? Где?
— На Чудском озере, это маленький остров, там всего две деревни, одна русская, другая эстонская...
Но Гатеев дальнейшего интереса к острову не проявил, сел за стол, кивком предложил стул Фаине и сказал:
— Есть мысли. Не очень много, но они есть.
«Он отчаянный нахал...» — опешив, подумала Фаина.
Помедлив, будто давая Фаине время порадоваться такому обстоятельству, доцент продолжал:
— Записи довольно интересны, и комментарии не представляют собой сплошного плагиата...
У Фаины перехватило дух.
— ...как это бывает нередко.
Он бережно расправил загнувшийся краешек листа, и это движение почему-то подействовало на Фаину успокоительно.
— О плагиате не может быть и речи, — проговорила она, решив держаться холодно и независимо.
Гатеев усмехнулся. Оказывается, умеет и не презрительно...
— Я и говорю, что его нет, работа ваша. Да-а... И авторский язык довольно точный, гра-амотный, это так. Но, к сожалению, через всю рукопись проходит... — он позамялся, — да-а, проходит лазо-оревая нить. К примеру вот здесь: «И сидит на том дереве птиченька желтая, грудка в ней лазоревая...» А на этой странице опять! «Вы цветы ль мои лазоревы...» И даже корова у вас пьет из озера «воду лазореву».
— Так что же? — спросила Фаина.
— Вам не думается, что это звучит несколько слащаво?
— Но сами сказочницы именно так и говорили, я записывала точь-в-точь. А это из песни: вы цветы мои лазоревы, много было вас посеяно, да не много уродилося...
Он покивал головой как бы с печалью — это было возмутительно — и протянул:
— Да-а... Из песни слова не выкинешь.
Фаина, отведя глаза — не желает она смотреть на его ужимки! — сказала:
— А зачем из сказки выкидывать?
— Из сказки не надо, а вот из комментариев...
Затем, скользнув взглядом по лицу Фаины, доцент стал добрее и вымолвил — очевидно для того, чтобы не вовсе обескуражить эту бедную, насквозь лазоревую студенточку:
— Недурны бытовые зарисовки насчет сетей, рыбы, лодейных мастеров. Д-да, местные отличия... Здесь вы меньше любуетесь стариной, и не чувствуется стилизации.
Фаину опять передернуло — а где он нашел у нее стилизацию!..
— Но мне не совсем ясна тема вашей работы. Войдут ли сюда то-олько песни и сказки? Как с частушками? Интересно бы заняться ими, они крепче связаны с современностью...
— Это у меня даже не черновик, это сырые материалы, — мрачно сказала Фаина. — Я хотела посоветоваться с Аркадием Викторовичем, что взять, что оставить... Верните мне, пожалуйста, рукопись, я еще подумаю.
— Прошу. Непременно надо подумать… Времени у нас достаточно.
Около них раздался легкий звон — Эльвира Петровна сперва позвонила ключами, а затем положила их перед Гатеевым.
— Нет, нет, мы тоже уходим, — заторопился он. — Я просмотрел все это очень пове-ерхностно, товарищ Кострова. Подумайте, подумайте, мы еще поговорим...
На дворе накрапывал дождь. Фаина постояла на крыльце, уговаривая себя, что огорчаться глупо. Речь шла о пустяках, настоящая критика еще впереди, с ребячеством надо покончить. Смешно и наивно ожидать, что руководитель придет в восторг от дипломной работы пятикурсницы Фаины Костровой. Но досада брала верх — отзыв был обидный, обидный...