Вернувшись на кафедру, Сильвия Александровна, усталая, недоумевающая, тоже порицала себя. Часть собрания, по существу, прошла без нее. Как же она должна была поступить, услышав о выходке Вельды? Кому-то дать отпор, кого-то направить, к чему-то подвести. А ее эта неожиданность выбила из колеи. И неясно, недосказано, что именно случилось на вечеринке. Странно — ведь там были Гатеев и Астаров, что же они-то?.. Голова разбаливается... и эти пуговки-кнопки мельтешат перед глазами. Да ну, вовсе и не было у него так много пуговиц, просто показалось, и разыгралась фантазия. Обыкновенный студент, четверка по русскому языку...
В дверь постучались. Сильвия Александровна не откликнулась. Что там стучать, входите, если есть охота войти в эту пустую комнату, потому что Сильвия Реканди сейчас не в счет. Так себе сидит здесь и правит тетрадки и ни в чем не принимает участия.
Постучали еще раз — и вошел Томсон.
— В чем дело? — спросила Сильвия Александровна, выдержав паузу.
Он ответил, тоже помедля и старательно выговаривая русские слова:
— Одиночная девушка плачет в погребе.
— Какая девушка? В погребе!..
— В подвале, где лаборатория, Вельда.
Сильвия Александровна сказала нарочито сухо:
— Возможно. У этой одинокой девушки есть причины плакать.
— Да, я так и хотел сказать, что она там одинокая и плачет.
— Что же я могу сделать? Утешьте ее.
Томсон помолчал и вымолвил:
— Она, может быть, в самом деле нездорова.
— А зачем вы мне об этом сообщаете, товарищ Томсон? Она ведь собирается в больницу.
Томсон обвел взглядом Сильвию Александровну, точно измеряя степень ее бесчувственности, и сказал:
— Пожалуйста, пойдите к ней.
Когда дверь за ним закрылась, Сильвия Александровна сжала виски, но, не выжав ни одной толковой мысли, бросила ручку на тетрадь и быстро пошла вниз, в подвальное помещение.
На последней ступеньке споткнулась и чуть не упала; сердясь, едва нащупала выключатель. Наконец зажглась чахлая лампочка на потолке и осветила нижний коридор. У дверей фонетической лаборатории стояла Вельда, неудобно прислонившись головой к филенке, точно она только что ударилась лбом об эту доску и так и застыла.
— Почему вы плачете, Вельда? — заговорила Сильвия Александровна, глядя на руку девушки, судорожно стиснувшую платочек. — Вернее, зачем вы плачете? Надо кое-что переделать. Нельзя вступать с миром только в самые несложные отношения: выучить, что нужно для экзамена, отбиться от неприятной работы, выпить, чтобы было весело...
Вельда отвернулась и со злостью крикнула:
— Со мной лучше сейчас не разговаривать!
Подавив раздражение, Сильвия Александровна укорила ее, как ребенка:
— Ну, разве можно так отвечать!
— Значит, можно!
Сильвия Александровна сделала шаг к лестнице, но Вельда вдруг бросилась к ней:
— Не уходите! Я не могу жить!.. Почему мне не верят?
— Да так получается. Могли же вы в колхозе сказать мне о болезни.
— Я стыдилась... я стыдилась сказать правду.
— Как можно стыдиться болезни?
На заплаканном лице Вельды появилась гримаса.
— У меня женская болезнь. Я не могу им сказать, они подумают, я развратная, а я простудилась, и все. А они не поверят, они жестокие!..
— Тише, Вельда! Вы вылечитесь, не горюйте... Вам не верят? Вот из-за этого, правда, стоит поплакать. Поплачьте и... Да что там, вы же отлично знаете, где причина.
— Подумаешь! — огрызнулась Вельда. — Я никогда не вру для развлечения, всякий защищается, как умеет!
— Защищается?.. — протянула Сильвия Александровна. — Что ж, до свиданья, продолжайте плакать.
— Придется продолжать, — с недоброй усмешкой сказала Вельда. — Мои милые друзья уж постараются оставить меня без стипендии. Иначе никак нельзя! Я же там весь колхоз развратила своим купальником... Весь этикет в амбаре развалился!
— А вы, значит, против этикета? Почему же вы сейчас вытираете слезы платочком? Он совсем мокрый, утирайтесь подолом.
— Ничего с ними не сталось от моих трусиков! — упрямо повторила Вельда.
— Все-таки неловко и... глупо. Вы нарочно добивались сенсации?
— Не скажу я вам больше ничего! — Вельда, вспыхнув снова, с сердцем швырнула платочек на пол. — Эти же лицемеры на пляже догола раздеваются. Хитрые! Побоялись вынести мне порицание за купальник! Они это нарочно замяли, чтобы протокол не загорелся на этом месте и чтобы им самим не нагорело за такую вечеринку!.. — Она злобно засмеялась. — Мораль!..
— Пойдемте-ка, Вельда, из этого подвала, — сказала Сильвия Александровна. — На пляж тоже не стоит ходить в одном фиговом листке. Мораль моралью, а есть что-то смешное и жалкое в нарочитом оголении... — Вельда посмотрела на нее, искренне недоумевая. Слезы смыли пудру и грим, лицо сейчас было простым и милым, и Сильвии Александровне вспомнился тут один деревенский Нечистый, — когда его прогнали с его горы, он ушел с проклятием: «Пусть на селе волы не растут и пусть девичий стыд пропадом пропадет!..»