— Можете рассказывать хоть до утра.
— До утра? Всю ночь?
— Да, да, до утра.
— Гм... А вы мне тоже расска-ажете, что вы делали в течение десяти годиков?
— Отчего же... Расскажу, если это вас интересует.
— В эту ночь? Или в следующую?
Сильвия прикусила губу. Чуть помолчав, ответила:
— Мне не понадобится так много времени. Когда вы уехали из Ранна, я скоро перебралась в Тарту, училась. Потом... — она на миг запнулась, — ...потом вышла замуж. Муж был мне другом, но я его потеряла, он умер от рака. С тех пор живу одна. Жалею, что у меня нет детей.
— Признаться, мне трудновато так коротко рассказать о десяти годах жизни, — проговорил Гатеев. — Собственно, вы ничего не рассказали. Но извольте, я попробую о себе... Все время жил в Ленинграде, работал. Но работал, как оказалось, не по средствам: старался выжать из себя больше, чем мог дать. Замыслы не удались... — По лицу веселого гостя скользнула довольно мрачная усмешка. — Расстроил отношения с людьми, особенно так называемой правдой в глаза: очень приятно, знаете ли, говорить правду в глаза, когда хочешь досадить собеседнику. Да-а... Прочел однажды объявление, что вашей кафедре требуется преподаватель, вспомнил Эстонию... — Он усмехнулся, но иначе и едва заметно. — Вот и все. Вот и я ничего не рассказал...
Сильвия тоже усмехнулась, но еще незаметнее, чем он: рассказал, рассказал все-таки — ожесточен, ущемлен, жизнь не задалась... Она опустила штору на окне, спросила, выравнивая край:
— Вы были женаты?
Он не ответил, потянулся к чайнику, потрогал, отдернул руку — горячо. Чайник тут же бурно закипел, стуча крышкой, заливая поднос кипятком. Сильвия вытерла поднос, заварила чай и, стоя спиной к гостю, спросила еще раз (погибать так погибать!):
— Жена осталась в Ленинграде?
— Мы с женой разошлись по взаимному соглашению.
Сильвии пришлось довольствоваться этим казенным ответом.
— Простите... Вам, кажется, был неприятен мой вопрос. Давайте пить чай. Мы-то здесь больше пьем кофе, но, я помню, вы предпочитали чай.
Пока придвигаешь сахар, лимон, отрезаешь кусок пирога, все идет отлично, гладко. Но вот уже выпита первая чашка...
— А ведь раньше вы курили, Алексей Павлович.
— В прошлом году бросил, и без того угарно было.
У Сильвии невпопад стукнуло сердце. Угарно было в прошлом году? Не очень-то давно...
— Послушайте, у меня и вино есть, я совсем забыла. Хотите?
— Спасибо... Я с чаем...
Он долил чашку вином, выпил эту, по мнению Сильвии, невкусную смесь... Тем, кто курит, наверно, проще переносить такие минуты — возьмет несчастная женщина папиросу, зажжет, выпустит дым, может полюбоваться кольцами. А то прямо деться некуда от молчания...
Молчание прервал он, неожиданно сказав:
— Мне у вас хорошо, тепло.
Она смутилась, но, вспомнив, что решила ведь ничего не скрывать, ответила твердо:
— И мне с вами хорошо.
То есть, она только думала, что скажет твердо, а на деле — пропал голос, прозвучал слишком тихо. Взглянув на замолчавшего опять собеседника, поняла, что и он не спокоен, и ей вдруг захотелось отступить, хотя сама она и желала вызвать в нем это беспокойство.
— Хотите еще чаю? — очень громко (чтобы снова не получился шепот) спросила любезная хозяйка. — Дайте чашку, я сполосну…
Отдав чашку, он осторожно переставил зачем-то сахарницу на другое место, а Сильвия в это время налила чай. Сердце еще раз стукнуло, но где-то далеко и неизвестно у кого. Не подняв глаз и едва касаясь, он провел ладонью по руке Сильвии, но... боже мой... в другой руке чашка с горячим чаем! — и в ту же минуту раздался резкий звонок в прихожей...
Есть такие звонки. И тайные силы. И знаки зодиака. И гости... За дверью оказалась Нина Васильевна с дочкой, девочкой лет восьми. С дождевиков струится вода, обе иззябшие, неприкаянные...
— Мы к вам, Сильвия Александровна... Извините, так и льет, не поверишь, что зима...
— Раздевайтесь, раздевайтесь, — заторопилась Сильвия, помогая девочке.
Нина Васильевна сняла плащ, бросила его на пол. Здесь только Сильвия заметила, что гостья пришла с чемоданом и теперь ставит его в угол... Девочка стянула берет со стриженой русой головки и положила его на пол рядом с плащом матери. Сильвия повесила берет и подняла плащ.
— Пусть бы лежал, у него вешалка не пришита, — пробормотала Нина Васильевна, равнодушно наблюдая за действиями Сильвии. Затем, посмотрев на дочку, серьезную, спокойно стоявшую посреди передней, сказала: — Виктория, ты не поздоровалась.