Создал впечатление случайной встречи, пригласил на танцы. Погудел насчет экстаза, транса и программирования любви. Ну и прочее — твои, значит, губы пляшут в сером веществе моего мозга. Смотрела на меня, как овца на градусник.
Среда
Вклинился Виктор. Набитый олух, размазня, очкарик. Сказал ему без побочных информаций, что участок застолбил я.
Алка-транзистор вешается на шею. Отшвартовался, хватит с нее.
Четверг
Пригласил в клуб. Твистик, то да се. Ждет мужской инициативы: люблю, единственная и тэ дэ. На это они падки, но я трепаться не стал, сойдет и так.
Пошла танцевать с Виктором. Пригрозил идиоту вторично. Хорохорится, утащил у меня из-под носа, пошел провожать.
Ничего, я ему разъясню формулу антитяготения.
Пятница
Эдуард согласен, но без коньяка не пойдет, и ассистенту бутылку. Намекнул предкам насчет нескольких купюр. Дали с проповедью, но достаточно.
Место подходящее: олух ходит домой через парк. Пусть полежит денька три-четыре, пока зашпаклюет трещины, а я за это время... Только бы найти удобное пространство.
Суббота
Олух растрескался по всем швам, неделя обеспечена. Полное алиби: прошвырнулся с Алкой за город.
Напросился в гости на завтра. Папаша-романтик вместе с мамочкой по воскресеньям ходят в кино на третий сеанс. Сказала, что пригласит и Виктора, пусть он тоже придет. Будьте спок, не придет.
Воскресенье
Надеюсь, что у ее предков, кроме серванта и пианино, найдется какая-нибудь кушетка...
— Ну как? — спросила Ксения.
Вопрос был задан небрежным тоном, не обманувшим, однако, Фаину. Ксении интересен ее ответ, но что ответить? Впечатление неприятное, но, может быть, так и надо?..
— Не знаю, Ксения... Когда ты отделаешь, то, вероятно, будет иначе, а сейчас как-то оголенно. Понимаешь?
— Понимаю, — сказала Ксения и, взяв у Фаины свои листочки, разорвала их.
— Что ты! Зачем! Ты все-таки допиши!.. Ох уж это авторское самолюбие!
— Не повторяй чужих пошлостей, Фаинка.
Настроение потускнело. Фаина была недовольна собой — очевидно, сказала не то и не так.
— Зачем же рвать черновик, едва я успела раскрыть рот!
Ксения засмеялась:
— Вот видишь, какая у тебя силища! Ничего, ничего, не смущайся, мне самой не нравится...
Обменялись еще несколькими фразами в духе такой же зыбкой искренности и взаимных уступок. Потом, после молчания, Фаина сказала:
— Я все-таки испортила одну возможность.
— Все это преувеличение, — возразила Ксения. — В наших заботах о нравственности Каи есть что-то пресное и сентиментальное, какие-то завитушки и бантики. Я вот написала — больше для себя, чем для нее, ты собираешься к Реканди...
— Да, собираюсь, — упрямо перебила ее Фаина и замолчала надолго.
Может быть. Может быть, поискав, и увидишь завитушки и бантики, увидишь даже белую нитку, которой смётаны добрые намерения, но искать не стоит. Она все равно пошла бы к Сильвии Александровне, если бы и не влекло ее туда смутное любопытство, связанное с мыслью об Алексее Павловиче. Пошла бы из-за младшей подруги.
И пойдет сегодня же. Жаль только, что голова побаливает.
В семь часов Фаина, волнуясь, звонила у двери с медной пластинкой: «С. Реканди».
Быстрые шаги. Легкое удивление Сильвии Александровны. Маленькая передняя сверкает чистотой. Фаина старательно вытирает ноги, снимает пальто...
В комнате. Очень тепло, пахнет духами, головокружительными. На столике альпийские фиалки. Светлая мебель, книги, зеленоватый пейзаж на стене. Пушистый ковер...
Все мелькнуло и будто исчезло. Остался только внимательный взгляд и мягкий голос:
— Рассказывайте, я слушаю...
И Фаина рассказывала. Сначала называла Каю «моя подруга», потом, забывшись, назвала по имени — и ее, и Тейна.
— Это та бледненькая, милая, что была с нами в колхозе?.. — сказала Сильвия Александровна грустно. — Неужели она ищет забвения в каких-то сомнительных компаниях? И неужели вам не удается ее удержать? Что же я могу сделать?..
Фаина молчала. Мысли у нее блуждали, внимание отвлекалось ненужными мелочами: на письменном столе часы с черным циферблатом, фигурка из пластилина — смешная лисичка в переднике, голубая лампа... Часы тикают, уверяя, что нельзя же просто так сидеть, так, так, так...