— Когда же мне ходить? Времени у меня в обрез, — рассудительно сказала Вика.
— Чем же ты так занята?.. — Сильвия, зевнув, прочла: «Милая...»
— Во-первых, школа, во-вторых, Олимпий... — перечисляла по пальцам Вика. — В-третьих...
В это мгновение слова на бумажке вдруг ярко очертились: «Милая Нина Васильевна, благодарю вас, но я лишен возможности принять приглашение. Буквально все вечера заняты. А. Г.» Прочитав это, Сильвия ошеломленно мигнула и, тут же придя в себя, положила записку на стол... Когда же это Нина Васильевна приглашала Алексея?.. Отказался!
Нина Васильевна вернулась. Вика, отсев в сторонку, уже что-то лепила, но вид у нее был озабоченный, и она настороженно прислушивалась к разговору.
— Так что же вы мне посоветуете, Сильвия? — грустно спросила Нина Васильевна. — Он раскаялся, и это меня убивает. Ведь он опять может уйти... Я ему говорю, что он явился ко мне из-за скандала с Касимовой, — ведь всякий дурак поймет это. А он отвечает, что у него функция любви строго отделяется от общественных функций и... и стонет. Мне следовало бы собраться с духом и прогнать его. Как вы думаете?
Сильвия взглянула на Вику — было совершенно понятно, какого ответа она ждет от тети Сильвии, и ответ был дан:
— Трудно мне думать за вас, Нина Васильевна, но я бы прогнала немедленно.
Вика весело закивала, и Сильвия поднялась, с облегчением чувствуя, что ее миссия подходит к концу.
— Подождите немножечко, тетя Сильвия! Я что-то для вас вылепила!..
— Неудача за неудачей, — говорила между тем хозяйка. — А сердце еще не угомонилось, нельзя же в мои годы отказаться от всех надежд и жить одной наукой. Правда, иногда я мечтаю — вот я академик, вхожу в зал, где идет конференция, и все взоры оборачиваются ко мне. На мне скромное платье с одной только бриллиантовой стрелкой у шеи...
— Идите сюда, тетя Сильвия!
Как и можно было ожидать, пластилиновые фигурки дышали злободневностью: кругленький Олимпий в зеленых штанах замахивался палкой — увы! — на собственного отца (макаронные ножки Эльснера не оставляли никаких сомнений).
Сильвия оделась, ей отворили двери, и тут же за дверью оказался Олимпий — кругленький, в зеленых штанах.
— Где ты шатаешься? — закричала Вика, втащив его в прихожую. — Куда ты ходил?
— К Шмидтам, — нехотя ответил Олимпий.
— Что ты там делал? — строго допрашивала сестра, расстегивая ему тугой воротник курточки.
— Ужинал, — так же нехотя буркнул Олимпий.
— Как будто дома нет ужина! У нас есть булка и сгущенное молоко, я уже провертела в жестянке дырочку, можешь сосать...
Вика повела мальчика в комнату, а Нина Васильевна, приветливо улыбаясь, попрощалась с Сильвией.
Дома в передней висело синевато-серое пальто — пришел! В комнате кипел чайник; Алексей Павлович с хозяйственным видом осматривал накрытый стол: кильки, колбаса, хлеб — все было расставлено, и голубые чашки вынуты из серванта. Посередине в вазочке ярко горели желтые нарциссы... Но никакие цветы не могли бы так обрадовать Сильвию, как этот накрытый стол и узорчатые чашки, вынутые из серванта им самим, Алексеем.
36
«...Искусство живет в прошлом и в будущем, от вчера переходит к завтра; это мы, живущие с ним, хотим удержать его в настоящем, прикрепить к нашему дню. Такое желание естественно. Однако труднее всего говорить о том, что всего ближе нас касается, что срослось с нашим существом и образует стержень нашей судьбы и средоточие нашей личности...»
Прочитав это вслух, Ксения закашлялась от своего же дыма.
— Откуда? — спросила Фаина.
— Вот выписала и не отметила, теперь не помню...
Ксения еще полистала тетрадь со своими заметками, потом задумалась. Дым становился все гуще.
Через некоторое время раздался вопрос:
— Фаина! Как я должна трактовать твой внешний вид? Платье на тебе праздничное, с воланчиком, голова вся в кудрях химического характера, а на ресницах спит печаль. Почему?
— Ерунда, никакой печали.
— Ты погрузилась в размышления о стержне своей судьбы и средоточии своей личности?
— Да-да.
Отмахнуться от шутливого вопроса легко, но что-то кольнуло. Что?.. Весь мир вокруг живет, дышит, волнуется — и пришло время участвовать, пришло время действовать. Еще несколько дней ожидания, еще несколько дней меня ведут, мной управляют. Из аудитории в аудиторию, в библиотеку, на кафедру, в актовый зал...
Средоточие личности? При всех обстоятельствах останусь Фаиной Костровой, никогда не откажусь от своей работы, пройду через все сомнения и неудачи, даже если...