16.3
Мама устроила молчаливое давление. Он была похожа на взъерошенного боевого воробья, со своими насупленными бровями, сурово сжатыми губами и молчаливым бойкотом. Таня первые дни посмеивалась - её непостоянная мама долго не дуется. Помолчит, посердится да и забудет.
Словами мать Таня не затрагивала, хотя хотелось что-нибудь ляпнуть, пошутить про этот её взъерошенный вид, но помалкивала, надеясь, что та пересердится, и всё станет как прежде. Но то ли мама вдруг стала взрослой, то ли уж очень Танино упрямство было ей поперёк горла, но ничего не становилось как прежде - утром она уходила пораньше на работу, чтобы не встречаться ни с кем за завтраком, вечером приходила и сидела, уставившись невидящим взглядом в телевизор. Видно же было, что не смотрит, не интересуется тем, что творилось на экране, но лишь бы глаза не поднимать на домочадцев, пряталась в телевизоре.
Таня встревожилась. Молча переглядывалась с бабушкой, но та только пожимала плечами - мало ли какая шлея под хвост попала? Как-то попробовала Таня подойти к маме и заговорить. Сначала утром, до работы, но мама быстро выбежала на улицу, лаже забыла взять зонт. Потом вечером попробовала когда мама что-то впопыхах, не садясь пыталась съесть. Но та молча сбежала к телевизору.
Тогда Таня специально подстерегла мать, когда та выходила из ванны.
- Мама! Давай поговорим!
Но мама, поняв, что оказалась в ловушке, неожиданно довольно грубо отпихнула Таню своим маленьким и острым плечом, и умчалась в свою комнату. Вот этот её поступок заставил забеспокоиться уже не на шутку.
А однажды, когда Катюша потянулась к бабушке Томе, щебеча что-то на своём смешном детском языке, та отстранила девочку и ушла из комнаты. Это произошло на глазах у Таня, и она не выдержала, присев, обняла ничего не понимавшую Катю и расплакалась. Дочка, видя слёзы самого дорогого человека тоже разревелась. У Тани всё в груди рвалось от жалости к ребёнку, а может и от жалости к себе - очень это больно, когда мать пренебрегает тобой, а особенно твоей кровинкой, твоей маленькой радостью, напоминанием о большом и светлом, чего в жизни уже не будет.
Плакала и думала: "Неужели придётся согласиться? Неужели всю жизнь придётся варить борщ это гадкому дяде Гоше? А он, не вытерев жирного борщевого блеска с губ ещё и целоваться полезет?" Тане так ярко представилось, как он одной рукой подносит ко рту ложку, а другой - лезет ей по домашний халатик. И его рука ползёт вверх по её ноге, а Гоша смотрит на Таню снизу вверх и улыбается такой похабной улыбочкой. И к губе его приклеился листок петрушки...
Плечи непроизвольно передёрнулись, и Таня отчаянно шмыгнула носом. Да так, что Катюша испугалась и заревела ещё громче.
- Танечка, детка, - бабушка тяжело дышала, зайдя в кухню. - Что приключилось?
Таня подняла на неё заплаканные глаза и только головой покачала. Сказать ничего не могла, давясь рыданиями. Бабушка покрутила туда-сюда Катюшу, и не увидев смертельных ран, присмотрелась к Тане.
- Что, Томка опять?
Таня только кивнула, сдерживая прыгающие в рёве губы.
- Эх, девки! - Бабушка погладила голову внучки, а правнучку взяла за руку и повела в ванную со словами: - Пойдём, Катюша. Тебе пора уже мыться да ложиться в кроватку. Пойдём, голубушка. А мама тут побудет, успокоиться.
***
Теперь вечерами, уложив Катюшу, Таня забивалась лицом в душную мякоть своей подушки и плакала. Чтобы не слышал Вовка, учивший уроки в проходной комнате, и чтобы не разбудить дочь, закусывала угол наволочки и отчаянно ревела. О своей неказистой судьбе, о судьбе своей дочери-безотцовщины, о своей обречённости на нелюбимого и противного мужа. Чуткое бабушкино ухо иногда улавливало этот скулёж, и она заходила к Тане, присаживалась рядом и гладила по спине, как маленькую. Гладила и ничего не говорила. И от этого становилось только тревожнее: что это значит? Почему она молчит? Не поддерживает ли мать?