Из высшего, остроумного, искреннего и чувствительного существа, обладавшего великим разумом и многосторонними познаниями, Альберт в скором времени стал для нее тем, чем был на самом деле, то есть человеком ловким и, подобно всем современным юношам, заботившимся только о хорошей жизни и наслаждениях. Изумленная Анна постепенно открывала в нем не только обыкновенного, даже ничтожного человека, в ледяной груди его нашла мертвое сердце, в улыбающихся устах — холод скептицизма, а вместо мыслей — одни фразы. Печаль отуманила лицо несчастной, обманутые надежды поразили сердце, но, перестав уже верить в блестящие достоинства супруга, она еще утешалась тем, что, по крайней мере, посторонние люди не переставали удивляться превосходству Альберта.
Анна сосредоточилась в самой себе, утешалась молитвами и строгим исполнением обязанностей, сделалась еще серьезнее, никогда не жаловалась даже перед Богом и, не имея сил ни любить, ни уважать мужа, старалась, по крайней мере, от человеческих глаз скрыть великую, болезненную ошибку, отравившую жизнь ее. А когда родился у нее ребенок, то она увидела в нем луч Божьего милосердия: теперь она была не одна и видела впереди для себя цель.
Скажем еще несколько слов об остальных Карлинских и, во-первых, о президенте. Вскоре после свадьбы Анны неожиданно возвратилась из-за границы жена его, так как вояжи наконец надоели ей, и сейчас же объявила, что с этих пор она будет всегда жить дома и только для одного милого супруга играть на арфе. Это обстоятельство очень расстроило положение президента, уже привыкшего жить по-холостому, но он с выражениями чувствительности, даже с радостью принял беглянку и всем рассказывал, что теперь только начнет жить и отдохнет в полном смысле этого слова. В некоторых домашних порядках президентша немного помешала своему супругу, потому что на другой день ее приезда кого-то секретно отправили из барского дома в деревню, но зато она помогала ему достигнуть звания губернского предводителя, с горячим участием разделяя его желание служить дворянству и занять высшую степень в избирательной иерархии.
В скором времени наступил роковой срок выборов, и супруги с большими запасами поехали в столицу, открыли свой дом и всеми силами старались расположить к себе сердца собратий. Президент низко кланялся мелкой шляхте, с героической отважностью обнимал людей, от которых пахло чесноком и луком, поил, кормил, возил и принимал их так, что наконец не сомневался в плодах своих стараний и единодушном выборе. Между тем, неожиданно явился опасный соперник. Целых три года просидев дома, последний, за несколько дней перед баллотировкой, так начал поить мелкую шляхту, столько наговорил обещаний, так громко кричал против панов и аристократии и так часто называл себя братом-шляхтичем, что всех привлек на свою сторону.
Следствием такого обхождения было то, что самые искрение друзья президента забыли свое обещание и выбаллотировали своего бесценного N. N., хоть только три дня назад стали любить его… Вечером его уже носили на руках и заливали триумф шампанским.
Жестоко обманутый в надеждах президент после этого случая впал в сильнейшую мизантропию, с горечью твердил, что у нас нельзя полагаться на общее мнение, ругал шляхту и уверял с клятвой, что если бы его стали просить на коленях, он не принял бы никакой должности… С тех пор он и уехал в деревню. Впрочем, говорят, что он опять явился на следующие выборы… Но какой был успех — неизвестно.
В жизни Атаназия, служившей только преддверием вечности, не могли произойти важные перемены. Любовь к духовным предметам неистощима, она не ослабевает и не пресыщает человека, одни земные блага непрочны, а небесные вечны. Укрепляя и возвышая душу молитвою, отшельник в безмолвном терпении провел жизнь свою, спокойно встретил смерть и переселился в вечность, как на великий и вожделенный пир, с трепетом нетерпения, с пламенным желанием и сладким страхом…
Последним взглядом он благословил друзей своих: бедного Юстина, старушку Гончаревскую и благородного ксендза Мирейко. Когда не стало этой оживляющей всех души, когда на другой день после погребения Атаназия домочадцы его увидели, как много потеряли они в одном человеке, то ни один из них не хотел уже оставаться в Шуре. Ксендз поехал в монастырь. Юстин, получив себе Горы по формальному завещанию воспитателя, переселился в свой пустой домик, чтоб чаще ходить на кладбище, пани Гончаревская поплелась за своим воспитанником. Шура со всеми землями и угодьями досталась Юлиану, потому что президент отказался от нее. Даже носилась молва, будто доверенный Юлиана внимательно рассматривал запись насчет Гор и покушался выгнать Юстина, либо купить его участок, лежавший посередине между Карлином и Шурой, но президент не согласился на это, сам поехал к Поддубинцу и заключил с ним полюбовную сделку, предоставив поэту пожизненное владение Горами и не удаляя его из места, столь дорогого для него воспоминаниями.
В старом дворе в Шуре поселился управитель. Его дети выстрелили все глаза в портретах Карлинских. Часовню, как вещь совершенно ненужную, закрыли, но зато устроили там фабрику смолы и терпентина в самых обширных размерах и по новейшей методе. Юлиан выплачивал свои долги и наживал состояние.
Алексей, по смерти Эмилия и Поли, по выходе замуж Анны, постоянно жил в Жербах, уединенно сидел в своей комнатке и одичал до такой степени, что никто не мог ни вытащить его из дому, ни развлечь, ни развеселить. Он уже не мог возвратиться к деятельной жизни. Юноша смеялся над ним, даже нередко ругал его, но это не принесло никакой пользы. Довольствуясь малым и вовсе не думая о будущем, Алексей все предоставил матери и брату, а сам проводил время только за книгами, в думах и тоске.
Только один раз, и то на самое короткое время, Алексей вышел из своей апатии и тем обнаружил, что некоторые предметы на свете еще занимали его. Это произошло по следующему случаю.
Мы сказали выше, что одна из жербенских помещиц, вдова Целестина Буткевича, имела у себя воспитанницу Магдусю. Эта девочка, несмотря на разные догадки и сплетни, неизвестно как явилась на свет и попала под опеку пани Буткевмч. На вопросы о ней вдова отвечала только, что это бедная сирота.
Приходя в возраст, избалованная с самого начала Магдуся стала служить помехой своей опекунше, еще не перестававшей думать о замужестве и ожидавшей предложения от пана Пристиана Прус-Пержховского. Девушка бегала по деревне без всякого присмотра, резвилась с крестьянскими детьми, и жалко было смотреть, как не радели о ее воспитании. Магдуся часто заходила и в дом Дробицких, а мать Алексея, хоть на вид суровая, брюзгливая и всегда занятая хозяйством, по доброте своей сжалилась над бедной сиротой. Она позволяла девушке сидеть у себя, понемногу учила ее, искореняла в ней вредные понятия и наконец так привыкла к Магдусе, что девушка более жила в старом доме, нежели у своей опекунши. Догадливая Магдуся в скором времени заметила слабость к себе внешне всегда строгой соседки и потому решительно не боялась Дробицкой, даже нередко злоупотребляла ее добротой. А как пани Буткевич весьма нуждалась избавиться от взоров своей воспитанницы, то она даже радовалась привязанности девушки к Дробицким, потому что, с одной стороны, могла быть спокойной насчет воспитанницы, а с другой — не имела надобности брать ее с собой в гости и на прогулку или сидеть дома с ней.
Между тем Магдуся становилась хорошенькой девочкой, и, можно сказать, истинная милость Божия сблизила ее со старым домом, где она нашла искреннее сердце, зрелый ум и хороший пример в матушке Дробицкой.
Последняя не позволяла Магдусе сидеть без дела, употребляла ее на домашние услуги, не прощала ей ни одной шалости и по-своему образовывала забытую всеми девочку.
Это продолжалось довольно долго: Дробицкая и Магдуся привязались и привыкли друг к другу. Между тем пани Буткевич потеряла последнюю надежду выйти замуж — и это обстоятельство до такой степени огорчило ее, что, питая злобу на всех соседей, она вдруг стала сердиться и на то, что Магдуся совершенно отстала от нее.
— Пока нужно было заботиться и ходить за сиротой, никто не помогал мне, — говорила она, — а когда она выросла и стала способной помогать в домашнем хозяйстве, то все начали приваживать ее к себе. О, эта пани Дробицкая не дура! Достала себе даровую прислугу… Но уж я поставлю на своем и не позволю взять от меня Магдусю.