Два в одном
Глава 1
Будешь зажиматься — отпугнешь
С чего бы начать? Как вообще начинают рассказывать историю своей жизни? Обычно это человек преклонных лет, в кресле перед камином или за массивным письменным столом в кабинете старательно припоминает события такой долгой, насыщенной приключениями, событиями, переделками и женщинами жизни… Простите, это не мой случай. Мне до восемнадцати как раз два дня осталось. Но историю своей жизни хочется вспомнить в мельчайших подробностях.
Пожалуй, начну с вопроса.
Вы когда-нибудь оказывались в ситуации неизбежной смерти? Случалось ли видеть или ощущать приближающуюся смерть, холодную злую и костлявую руку, запускающую таймер, медленно и неумолимо отсчитывающий в обратном порядке сколько дней, часов, минут и секунд до неумолимого и бесповоротного конца? А потом вдруг чья-то воля останавливает таймер, или даже увеличивает время на циферблате — пусть и незначительно? Надеюсь, такого опыта у вас нет…
Говорят, когда человек на грани смерти — перед его глазами проносится вся его жизнь. Врут, как оказалось. Никаких воспоминаний, ничего подобного, только пульсирующая боль и чувство холода, расползающееся от раны в груди, из которой медленно капля за каплей с кровью вытекает и сама жизнь. Еще говорят, что умирать страшно. Но на самом деле страха как такового нет, наоборот, когда уже все непоправимое случилось — присутствует легкое сожаление и какая-то апатия.
Глаза потихоньку застилает темнота, кончики пальцев рук и ног холодеют, и практически уже не слушаются. Впрочем, когда лежишь прикованным к жертвенному алтарю на манер рисунка «Да Винчи» — так и так особо не подвигаешься…
Вот надо оно мне было — совать свой длинный нос в потайной ход за стенным шкафом? Все по классике — узкий проход на цокольный этаж, в подвал… оборудованный как оказалось под какое-то странное святилище посвященное не то Ктулху, ни то еще какой пакости из его братии… и как в дешевом американском кино: круг на полу, неизвестные письмена, стол с пыточными приборами, а в противоположной от входа стороне к столбу прикована обнаженная девушка, причем замученная, вся в застарелых порезах, шрамах и ожогах… он ее пытает! Вот ведь старый выродок! Нужно срочно валить из особняка «доброго дядюшки Лусиано» и звать Имперскую полицию, пусть они его…
Примерно так я думал, первые пару секунд, когда увидел все это. И ломанулся было наверх, именно с такой мыслью. Но на пороге уже стоял старый итальяшка, в рясе священнослужителя, с четками и крестиком в руках. И даже стола была надета…а в левой руке был зажат ритуальный нож, который явно не был частью дресс-кода священника церкви Святого Престола… Я не успел даже сообразить, что происходит, как в груди стало пусто и холодно, руки и ноги ослабли, а сознание померкло. Следующий момент, который я помню — как я уже лежу прикованный в центре того самого круга, ремнями, так продуманно расположенными по периметру в нужной конфигурации. Злобный смех мерзкого старикашки, и тихий шепот чужих мыслей в своем мозгу, который я сначала воспринял за галлюцинацию…
Сквозь белый шум в ушах прорвался тихий смешок женским голосом, напоминая, что я не единственный пленник в этом адском подвале, и я запрокинул голову вверх, чтобы поймать в поле зрения прикованную к столбу — так же испещренному письменами и закорючками — массивными цепями обнажённую девушку кукольной внешности. Стройная, фигурная и смазливая, и… полностью обнаженная. Любой пацан или мужик от такого зрелища слюной истечет, как, впрочем, и любая женщина тоже — ядовитой.
Все бы ничего, только лицо девушки было изможденным и исхудавшим, щеки впали, волосы грязными лохмотьями свисают вниз, едва прикрывая угадывающуюся под ними грудь-двоечку. Лишь глаза пылают багровым потусторонним огнем, а на лице застыла омерзительная ухмылка, больше похожая на звериный оскал.
«Ну, вот и все, дружок, — очередной раз ощутил я чужую мысль в своей голове. — Осталось совсем чуть-чуть, пока этот старый греховодник завершит ритуал превозношения, и вернется сюда, чтобы занять твое молодое, свежее и полное жизни тело. А твоя душа отправится вместо него в ад, платить за его грехи. Последний шанс для тебя — принять мое предложение. И тогда, по крайней мере, он получит по заслугам…»
— Шанс? Какой в этом шанс? Что будет со мной? Ведь после того, как ты с ним разделаешься, — меня ты тоже не отпустишь, так ведь? Какой смысл тогда…
Девушка покачала головой, глядя на меня как на дитя неразумное.
«Мы ведь уже это обсудили. У тебя все равно нет выхода получше. Откажись — и для тебя это конец пути. А если согласишься — я, по крайней мере, могу тебе обещать, что отомщу за нас обоих! Дай мне шанс вырваться из сдерживающих печатей, и я этого подлого святошу отправлю в ад своими руками, где ему и место. Ну а твое тело — моя заслуженная плата, дружок. Я не святая, и в благотворительность играть не буду, уж прости. Какое-то время поживу твоей жизнью, а потом… уже не важно. Зато, как я тебе обещала, твою маму я не трону, даже готова оберегать и защищать… ну, пока буду рядом, и ситуация позволит. И, так уж и быть, по доброте душевной, я дам тебе тридцать дней, вместо трех, как предлагала сначала. Все-таки ты очень юн, и не попробовал еще этой жизни во всей ее прелести… Успеешь привести в порядок все незаконченные дела, с мамой попрощаешься, даже девственность потерять сможешь… А не справишься сам — я помогу… — улыбка девушки, все еще прикованной цепями стала более плотоядной. — Это достаточно хорошее и честное предложение, малыш. Твое сердце пробито, тело, как саркофаг для души все равно умирает, и становится непригодным. Тебе осталось не так уж долго, счет идет на минуты… Решайся!»