На парковку въехало знакомое авто, приблизилось и остановилось неподалеку. Сразу три двери открылись, и показались Танака, незнакомый парень-японец, а из-за задней двери показалась Китсуноичи собственной персоной. Танака подбежал к водителю, застывшему гипсовой статуей, встряхнул его, позвал по имени. Дал леща… в смысле пощечину, вторую — никакой реакции. Развернулся к нам, бросил на меня какой-то странный взгляд, словно… мне показалось, что на его лице промелькнула если не ненависть, то какая-то неприязнь.
Второй японец скользнул внутрь коридора — явно проверить остальных.
Сереброволосая приблизилась ко мне, остановившись на расстоянии незначительно меньшем, чем считается приличным.
— Здравствуй, Ярю-мир, — тихонько произнесла она, глядя на меня своими большими и красивыми глазками, так не свойственными японке, да и азиатке в целом. Я вдруг понял, что хотя одевается Китсу на манер этой страны, носит прическу и косметику, намекающую на национальную принадлежность, да и в ее внешности угадывались типичные черты этой национальности, но… но присутствовали и серьезные отличия. Например, она была высокой и стройной, длинноногой, кожа была светлой, свойственной больше европеоидам, а разрез глаз напоминал скорее латиноамериканский, чем азиатский. Сами же глаза, точнее радужки были странного карего цвета, с нотками красновато-багрового.
— Ну здравствуй… те, госпожа Сирогане, — выдохнул я.
Девушка заложила руки за спину, слегка опустила голову и осторожно спросила:
— Скажи пожалуйста, не мог бы ты вернуть их… в норму?
Я вопросительно вскинул бровь.
— Уточни пожалуйста вопрос, я не совсем понимаю, кого вернуть и откуда.
Китсу вздохнула, склонила голову набок, задумалась.
— Людей, которых ты вывел из строя этим своим странным умением. Я не знаю… не совсем понимаю, что оно такое, знаю только, что оно есть, и очень опасное. Так сможешь вернуть?
Я глядел ей в глаза несколько долгих мгновений и отрицательно покачал головой.
— Не сможешь или не хочешь?
— Не смогу, — качаю головой. — Впрочем, это состояние — ненадолго. Скоро они все должны прийти в себя. Ну, обычно приходят.
Девушка пытливо прищурилась, о чем-то размышляя.
— А Никеас Мазанакис — тоже должен прийти в себя? — уточнила она, не отворачиваясь.
— Должен был прийти. Но в его случае… скажем так, есть нюансы.
Я задумался. Итак, она знала про Мазанакиса. Знала о наличии у меня этих странных умений, но это как раз не удивительно — Аки уже на себе опробовала. Интересно, не поэтому ли она решила заполучить меня в слуги? С каждой секундой во мне крепло желание развернуться и уйти. Вернуть ей этот телефон, дорогие часы… Хотелось просто громко и четко сказать: я передумал, не хочу быть слугой, отпусти меня пожалуйста. И назначь мне другое наказание, или другой способ вернуть долг за спасение. Но сказал совершенно другое.
— Итак, ты знаешь о случившемся с Мазанакисом. И, вероятно имеешь представления о некоторых моих техниках. В принципе не удивительно, все-таки настолько влиятельная семья… не удивлюсь, если ты в точности знаешь во сколько лет я девственность потерял…
Девушка слегка улыбнулась, но не перебивала, давая закончить.
— Вчера, когда ты потребовала от меня стать твоим прислужником…
— Не прислужником, — поправила она. — Ближайший аналог в вашем языке… защитник. Друг и защитник.
— А есть разница?
— Для тебя — есть, — отрезала она, тоном показывая небольшое раздражение.
Я закусил щеку. Было бы круто, если ты говоришь искренне, думалось мне.
— И обсуждая условия — мы забыли кое-что важное…
— И что, по-твоему, мы не обсудили?
— Взаимность.
— Прости?
— Ты поставила мне условия: я должен держать тебя в курсе всего, честно и открыто отвечать на вопросы, ничего не утаивая, за редким исключением. Вчера я согласился. Однако, теперь понимаю, что этого мало. Я готов отвечать честно на все твои вопросы, а если не смогу- назвать причину. Но при условии взаимности этого пункта нашей договоренности. Я хочу прямых и честных ответов на все мои вопросы…
Я замолчал, так и не договорив до слова «иначе», решил сначала посмотреть на что она согласится. Китсу задумалась, причем на этот раз вполне чувствовалась серьезность размышлений. Она глянула куда-то влево-вверх, словно присматриваясь, но при этом было видно, что мысли ее бродят где-то далеко.
— Хорошо, — сказала она, наверное, минуты через две. — Справедливо. Я обещаю, что на любой поставленный тобой вопрос — отвечу максимально честно. Я не обещаю за других членов моей семьи, или других слуг рода, но готова обещать за себя. С этой минуты — никаких тайн. Полная откровенность за редким исключением. Если вопрос касается безопасности или чести семьи (включая семейные тайны) или Императора, я вправе не отвечать. Лгать не буду. Так тебя устроит?