Мне вдруг захотелось плакать.
Я не в силах был видеть его измученное лицо, не мог и в мыслях допустить, что ему тоже бывает больно, как лше, как другим мальчикам Все во мне протестовало против такого предположения.
— В своем эгоизме ты всех перепугал, мой властелин и хозяин! — объявил я.
Не удостоив меня в ответ даже взглядом, он вдруг исчез, подняв вокруг себя вихрь, и я услышал, как в пустых комнатах эхо разносит его быстрые шаги.
Я знал о его способности передвигаться со скоростью, недоступной для обыкновенного человека. Я помчался за ним, но дверь спальни захлопнулась прямо перед моим носом, и прежде, чем я успел ухватиться за ручку, засов скользнул на свое место.
— Мастер, впусти меня! — крикнул я.— Я ушел только потому, что ты так велел! — Я метался перед запертой дверью, понимая, что взломать ее невозможно. Я стучал по ней кулаками и пинал ее ногами.— Мастер, ты же сам послал меня в бордели! Это ты подверг меня проклятым испытаниям!
Так продолжалось довольно долго. В конце концов я сел на пол под дверью, прислонился к ней спиной и громко, с подвываниями заплакал. Он ждал, пока я прекращу весь этот шум.
— Иди спать, Амадео,— наконец послышался из-за двери его голос.— Мой гнев не имеет к тебе отношения.
Не может быть! Вранье! Я пришел в бешенство, я чувствовал себя оскорбленным, обиженным, я замерз. Во всем доме было чертовски холодно.
— Так пусть ко мне имеет отношение ваше спокойствие, сударь! — крикнул я.— Откройте же эту чертову дверь!
— Иди спать к остальным,— спокойно сказал он.— Твое место среди них, Амадео. Ты их любишь. Они такие же, как ты. Не ищи общества чудовищ.
— Ах, так вот кто вы такой! — воскликнул я презрительно и грубо.— Вы, способный рисовать, как Беллини или Мантенья, способный читать любые книги и говорить на любом языке, способный на безграничную любовь и терпение ей под стать,— чудовище? Я правильно понял? Значит, это чудовище дало нам крышу над головой и ежедневно кормит нас пищей, приготовленной на кухне богов? Да уж, поистине чудовище!
Он не ответил.
Это взбесило меня еще больше. Я спустился на нижний этаж и снял со стены большой боевой топор. Раньше я едва замечал выставленное в доме многочисленное оружие. Что ж, пришло и его время, подумал я. Хватит с меня холода. Я больше не могу. Не могу!
Я поднялся наверх и рубанул дверь боевым топором. Конечно, топор прошел сквозь хрупкое дерево, сокрушив расписную панель, расколов старинный лак и красивые желтые и красные розы. Я вытащил топор и снова ударил в дверь.
На этот раз засов сломался. Я толкнул ногой разбитую раму, и она упала на пол.
Он сидел в большом дубовом кресле и смотрел на меня в полном изумлении, сжимая руками львиные головы на подлокотниках. За его спиной возвышалась массивная кровать с красным, отороченным золотом балдахином.
— Да как ты смеешь! — сказал он.
В мгновение ока он оказался прямо передо мной, забрал у меня топор и с легкостью отшвырнул его, но так, что тот врезался в противоположную каменную стену. Потом он подхватил меня и швырнул на постель. Кровать затряслась, вместе с ней — балдахин и драпировки. Ни один человек не смог бы отбросить меня на такое расстояние. Но для него это не составило труда. Махая ногами и руками, я приземлился на подушки, отчего содрогнулась не только кровать, но все сооружение в целом, вместе с балдахином и занавесями.
— Презренное чудовище! — бросил я, стараясь принять удобное положение. Потом повернулся на левый бок, согнул ногу в колене и окинул его злым взглядом.
Он стоял ко мне спиной, намереваясь закрыть внутренние двери комнаты, которые раньше были распахнуты и поэтому не сломались. Вдруг он остановился и с игривым выражением на лице повернулся ко мне.
— Ах, какой у нас подлый нрав для такой ангельской внешности,— ровно сказал он.
— Если я ангел,— ответил я, отползая от края кровати,— рисуй меня с черными крыльями.
— Как ты смеешь ломиться в мою дверь?! — Он скрестил руки на груди.— Неужели я должен объяснять, почему я не потерплю такого ни от тебя, ни от кого-либо другого?
Он стоял и взирал на меня, приподняв брови.
— Ты меня мучаешь,— сказал я.
— Да что ты? Как именно? И с каких пор?
Мне хотелось заорать. Мне хотелось крикнуть: «Я люблю только тебя!».
Вместо этого я сказал:
— Я тебя ненавижу.
Он не смог удержаться от смеха. Он опустил голову и подпер пальцами подбородок, не сводя с меня глаз.
Потом он вытянул руку и щелкнул пальцами. Я услышал, как в нижних комнатах что-то зашуршало. Я выпрямился и сел, окаменев от изумления.
Я увидел, как по полу в дверь проскользнул длинный учительский хлыст, словно его двигало ветром; потом он изогнулся, перевернулся, поднялся и упал в ожидающую руку.
Внутренние двери захлопнулись за его спиной, засов влетел на место, раздалось звяканье металла. Я отодвинулся подальше.
— Приятно будет тебя выпороть,— сказал он, мило улыбаясь, с почти невинным взглядом.— Можешь записать это в очередные человеческие впечатления, как, например, выделывание курбетов со своим английским лордом.
— Давай. Я тебя ненавижу,— сказал я.— Я — мужчина, а ты это отрицаешь.
Он казался высокомерным, спокойным, но отнюдь не расположенным к шуткам.
Подойдя к кровати, он схватил меня за голову и швырнул лицом в подушки.
— Демон! — воскликнул я.
— Господин,— невозмутимо поправил меня он.
Я почувствовал, как его колено уперлось мне в спину, а следом за этим на мои бедра со свистом опустился хлыст. Конечно, из одежды на лше были только диктуемые модой тонкие чулки, поэтому с тем же успехом я мог быть и голым.
Я вскрикнул от боли, но сразу закрыл рот. Когда за первым ударом последовало еще несколько, я изо всех сил постарался молча снести побои, однако услышал собственный неосторожно вырвавшийся стон. Этот стон возмутил меня, точнее, даже привел в бешенство.
Он вновь и вновь опускал хлыст — на мои бедра, на икры... В неописуемой ярости я пытался приподняться, отталкиваясь ладонями от покрывала,— тщетно. Я не мог сдвинуться с места. Меня сковывало его колено, а он самозабвенно хлестал меня, не останавливаясь ни на секунду.
В конце концов моя бунтарская натура подсказала выход: я решил поиграть в одну игру. Будь я проклят, если стану просто лежать и плакать,— а к моим глазам уже подступали слезы. Я крепко зажмурился, сжал зубы и сказал себе, что каждый удар окрашен в божественный красный цвет, что мне это нравится и что горячая, сокрушительная боль — тоже красная, а тепло, разливающееся по моим опухающим ногам,— золотистое и ласковое.
— Какая прелесть,— сказал я.
— Ты доиграешься, мальчишка! — воскликнул он и принялся хлестать меня еще сильнее и быстрее. Мои прекрасные видения оставили меня. Мне было больно, чертовски больно.
— Я тебе не мальчишка! — выкрикнул я.
Я почувствовал, что у меня повлажнела нога,— по ней текла кровь.
— Господин, ты что, собрался меня изуродовать?
— Что может быть хуже для падшего святого, чем превратиться в мерзкого дьявола?
Новые удары. Я понял, что тело мое кровоточит уже в нескольких местах. Теперь я точно буду весь в шрамах. Я не смогу ходить.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь! Прекрати!
К моему изумлению, он остановился. Я уткнулся лицом в руку и заплакал. Я долго всхлипывал, а ноги так горели, как будто побои все еще продолжались. Мне казалось, что он опять наносит мне удар за ударом, но это было не так. Я все надеялся, что боль вот-вот утихнет, перерастет в теплое, трепетное и приятное ощущение, как в начале, в первые два раза. Это будет терпимо, но то, что я испытывал в тот момент, было ужасно. Как же мне противно!
Вдруг я почувствовал, что он наклонился надо мной. Его волосы приятно защекотали мне ноги. Потом он ухватил пальцами порванные чулки и дернул, моментально сорвав их с моих ног.