Присев к столу, он быстро нарисовал профиль домны и стал над ним колдовать: то карандашом уплотнял шихту, то разрыхлял ее, вспоминал разные случаи «продувов», о которых говорили еще в институте и здесь в цехе, на рапортах.
По графику пришло время выпускать чугун. Степан сунул записную книжку в карман и направился к печи. Какой мастер не захочет посмотреть, как идет изготовленная им продукция, да еще опытная, созданная по новой технологии! Каков чугун, много ли его?
Паровоз с грохотом подкатил ковши и нетерпеливо прокричал: «Давай, да-а-вай!..» Горновые пробурили летку, чугун огненным потоком вырвался из заточения и, виляя по канаве, излучая нестерпимый жар, озаряя стены и перекрытия, помчался вниз, к ковшам, словно боясь, как бы кто не занял его место.
Бежит чугун, злится, простреливает воздух огненными стрелами, на концах которых вспыхивают, взрываются и мгновенно исчезают маленькие звездочки. А Степан Задоров, забыв на минуту о своих тревогах, любуется стремительным бегом огненного чугуна, и кажется ему, что этому солнечному металлу, действительно, очень некогда, что спешит убежать отсюда в мартены, затем — на прокатные станы, чтобы преобразиться в различные швеллеры, полосы, уголки, тонкие поющие листы…
Станки, машины, аппараты… Они пашут землю и убирают хлеб, добывают из-под земли нефть и роют каналы, стригут овец и уносят нас к звездам… И где только не служит человеку металл! Милый ты наш кормилец, чугунок-чугунище…
Когда летку закрыли, на площадке сразу стемнело. Степан очнулся от раздумий, поговорил с горновым и пошел в будку. Долго смотрел на вздрагивающие стрелки приборов. Смотрел и думал…
В верхней части домны, на колошнике, четыре огромные трубы, по которым уходит из печи газ. Вот в них была очень высокая температура, она-то и волновала Степана.
Сдав смену, Задоров ушел домой, но долго отдыхать ему не пришлось: позвонили с работы, что обнаружился продув, и пришлось снова бежать на домну.
Да, приборы не обманывали. Кладка еще больше похолодела — хорошо, но газы покидали печь раскаленными — плохо. Было ясно, что газы уходили через центр шихтового столба.
«Что делать?.. Перегрузили периферию? Пожалуй, да. Края сильно уплотнили рудой, а середина рыхлая — кокс… Газ бросился сюда… Об этом как-то не подумал… Газ, газ!.. И чтоб тебе мелкими струйками, не торопясь, снизу вверх постепенно пробираться меж кусков шихты, отдавая ей тепло, так нет… Теперь, наверное, летишь со свистом, как по трубе. А, может, и… не влезешь в тебя, чертовка: все за бронированной стеной».
Вытирая с лица пот, Степан пошел к фурмам. И тут обнаружился еще один плохой симптом: перед фурмами, в вихрях раскаленного воздуха, плясали, мельтешили темные кусочки. «Э, дорогой, это же несгоревший кокс!.. Значит, шихта непереработанной в горн проходит, значит, печь холодеет!.. Это — начало катастрофы: шихта постепенно остывает, «налипает» на стенки, а потом — подвисание, «козел»… Останавливай печь! Позор!.. За такое не осуждать, а судить!..»
Он вбежал в будку газовщика, схватился за телефон, чтобы позвонить начальнику цеха, но тут же положил трубку на рычаг и сильно прижал ее — лежи! «Трудно будет — беги назад…» Нет, ты сам сначала… Ах, дьявол, продула…
Опять сел к столу.
«Подшутила, ножку подставила… Что же делать?.. У нас план, да еще такое обязательство. Пожалуй, Шерабурко был прав, многовато, не выполним. Вот тогда обрадуется. Но есть же какой-то выход?»
Прошла неделя. Печь все еще хандрила. Ее ведь легко расстроить, а выправить трудно.
На этот раз Шерабурко сменял Задорова. Пришел, отдышался, на приборы даже не посмотрел.
— Ну, как она?
— Плохо. Правда, канала, вроде, уже нет, засыпали, но… Вот, в рапорте записал: «Ход печи неудовлетворительный».
Скрепили это своими подписями, долго молчали. Так бывает у постели тяжелобольного. Соберутся родные и… молчат. Кирилл Афанасьевич посматривал на Степана, тайно радовался. Ему хотелось поиздеваться над молодым инженером за то, что с непочтением относился к нему, старику, к его многолетнему опыту. Но в то же время жалко было Задорова. Кто-кто, а Шерабурко хорошо знал, что такое доменная печь и как трудно управлять ею.
Он поелозил на скрипучем стуле и тихо заговорил:
— Долго она за нос водит…
— Вы, небось, радуетесь, ваша взяла!..
— Много радости! Плана нет, да еще и задолжали. Радуйся, дадут премию!.. Говорил ведь, не послушали…
— Значит, зря пытался?
— Как видишь. Цех работает хорошо, почти во всех домнах флаги, только на нашей… То хоть в середине плелись, а теперь в хвосте… Стыдно уж, проходу не дают, смеются.