Какого чёрта? Как он узнал?
За указанными окнами шла тусовка для богачей. Дамы в платьях и меховых накидках и мужчины в смокингах ходили группками, о чём-то разговаривали. Все пили шампанское из бокалов на высоких ножках, ели маленькие закуски, разложенные на нескольких застеленных скатертями столах и явно радовались жизни.
Спустя двадцать минут гости торопливо собрались вокруг большой подарочной коробки, которую вкатили на тележке. Она стояла у окна, так что Себу было отлично видно и коробку, и нетерпеливые лица гостей. Кто-то хлопал, кто-то поднимал бокалы. Наверное, там играла музыка для атмосферы. Два официанта подошли к коробке и сдёрнули с неё крышку.
Все замерли, но хлопать не начали. Очень медленно из коробки поднялась девушка в костюме балерины. Покрутилась на одной ноге, демонстрируя стройные ножки под балетной пачкой и пояс смертника на талии. По взрывчатке скользнули красные точки лазеров. Тот, кто сегодня отвечал за световые эффекты, скорее всего, в жизни не держал в руках оружие или выпил куда больше, чем Себ — во всяком случае, точки хаотично подёргивались и перемещались с места на место. Это было бы очень смешно в другой момент. Крутая идея. Так можно и напугать, и не выдавать реального местоположения стрелка.
После минуты оцепенения началась паника. Две женщины кинулись к двери, задёргали ручку. Мужчина бросился к окну, прижался лицом к стеклу, другие роняли бокалы, беззвучно кричали, но тут же резко, словно по команде, замерли. Один из гостей вышел на середину комнаты и опустился на колени. Балерина пробежала по комнате, без труда открыла дверь и, сделав ещё один пируэт, исчезла. Красные точки пропали. В наушнике раздался сухой голос Фоули:
— Шоу окончено. Простите, мальчики, сегодня вышло скучно. Второй, хорошая позиция, но сработано топорно, — и сбросил вызов.
Что бы Фоули ни говорил, Себ не чувствовал никакого разочарования из-за того, что вечер вышел «скучным». Скорее, его это радовало. Да и пиво выветрилось окончательно.
Александр Кларк: 1
«Ваш новый фильм называют «скандальным» и «шокирующим», как вам эти эпитеты? Может, подберёте свои? — Как насчёт «жизненный» или «правдивый»? Не могу ничего поделать с тем, что жизнь скандальна и временами шокирует, извините. Это в ведении господа бога»
Из интервью на CNN
Александр Кларк не любил свою лондонскую квартиру особой нелюбовью. Он признавал её достоинства, но в то же время считал душной в сравнении с семейным поместьем, где он чаще всего проводил зиму, и тем более — со свободой путешествий во время съёмок и пиар-кампаний.
Квартира на Ратленд-гейт перешла к нему по наследству от дяди. Тот обладал прекрасным вкусом, и Александр так и не решился с его смерти поменять хоть что-то. Викторианской эпохи кровать под балдахином всё так же стояла в спальне, а небольшую гостиную делали визуально ещё меньше три разномастных кресла в вязаных чехлах.
Вступив в наследство, Александр разве что завёз удобное компьютерное кресло в кабинет, проследил, чтобы в гостиной на правильном уровне развесили колонки, и усадил на рабочий стол Мишель.
Лучший друг, Мэтт, звал квартиру «барахолкой» и «складом хлама». И, глядя его глазами, Александр признавал справедливость этих характеристик. Тем не менее он едва ли позволил бы минималисту-Мэтту выбросить хоть одно кресло или заменить хоть один из сервизов на однотипную бездушную керамику из «Икеи».
Александр находил квартиру уютной, и всё-таки не любил. Возможно, дело было не в интерьерах, а в том, что чаще всего он останавливался в Лондоне, когда ожидал выхода нового фильма на большие экраны.
— Александр?
Очень медленно, неохотно он сфокусировал взгляд на Елене.
Это было чудо, что она вырвалась к нему сегодня, отложила все свои дела, наверняка государственной важности, подвинула все встречи, чтобы провести с ним пару часов. И конечно, они оба понимали, почему она пошла на такие жертвы.
— Я в порядке, правда, — улыбнулся он, — ты знаешь, это просто хандра. Она пройдёт.
— Знаю, — ласково сказала Елена, и её лицо осветила искренняя улыбка.
— Сиди так, — попросил Александр, дотянулся до блокнота и несколькими движениями карандаша попытался захватить этот образ. Но он рассыпался.
Елена была единственным человеком, кого он не мог нарисовать, сколько ни пытался. Он тщательно зарисовывал её короткую стрижку, уверенную линию челюсти, крупные глаза, строгие, тяжёлые надбровные дуги и жёсткий контур губ, привыкших отдавать приказы. Но даже очень точная передача всех черт на бумаге отнюдь не делала рисунок Еленой, а ту самую суть, смысл, он не мог уловить.