Сначала Игорь Фёич пригласил к себе Тамару, но с ней разговор был недолгий – все знали, кто в паре юных диверсанток был зачинщиком. Игорь Фёич лишь заверил, что со дня на день Асю должны поднять в неврологию, там ей будет поспокойнее.
С Машиной мамой беседа была другая. Игорь Фёич сидел за столом, заваленным медицинскими картами, бумагами и рентгеновскими снимками, и крутил в руках остро заточенный простой карандаш. За спиной заведующего висел календарь с драконом, у которого, судя по картинке, с мочевой системой проблем не было.
– Вы знаете, Елена Викторовна, недержание мочи – это не поломанная рука и даже не воспаление легких, а гораздо более сложное заболевание. Точной его природы мы не понимаем, – сказал он. – Можно лечить ребенка и так и сяк, обследовать вдоль и поперек, и не всегда в этом будет толк. А можно оставить все как есть и надеяться, что со временем пройдет само. Понимаете, иногда эта болезнь развивается на нервной почве, а у вас, я так понимаю, сейчас некоторые неполадки в семье.
Мама молча кивнула.
– Тем более девочка она у вас непростая. Взять хотя бы эти таблетки. – Игорь Фёич чуть приподнял на лоб очки, потер глаза у переносицы. – Так что ей сейчас дома лучше будет, мне так думается. А вы с ней помягче, понежней. И супругу тоже передайте.
На выписку мама с папой пришли вместе.
Мама была нарядная, в новом голубом дутом пальто и с новой прической – она завила волосы и покрасила отдельные пряди в еще более светлый цвет, это называлось «перышки». Папа тоже был какой-то праздничный, веселый.
Они собрали Машины вещи в сумку, Маша попрощалась с девочками в палате, обнялась с Асей, которая, конечно, сразу же принялась рыдать, торжественно пожала руку Игорю Фёичу. С Валей прощаться не стала.
Первый раз за долгое время Маша не накинула шубку на плечи, а продела руки в рукава, застегнула на все пуговицы, а вместо больничной косынки надела свою шапку тигровой расцветки и завязала под подбородком тесемки.
Когда спускались по лестнице, родители держали Машу на весу, и она перепрыгивала через ступеньки, будто летела.
– И-и-и-и-и раз! – говорила мама, и Маша визжала от радости, перебирая ногами в воздухе. – И-и-и-и-и еще!
На улице Машу обдало солнцем, нежным ветерком и каплями тающих сосулек. В воздухе пахло весной.
Все так же втроем, держась за руки, они перешли через дорогу, потом пересекли трамвайные пути и двинулись к Черемушкинскому рынку. Талый снег был грязным, и когда на пути встречались коричневые сугробы, родители снова поднимали и переносили Машу по воздуху – и-и-и-и раз, и-и-и два.
Рынок тоже показался Маше праздничным, шумным, пестрым. Мама с папой сказали, что Маша может выбрать себе на рынке все, что захочет, – заслужила. Они бродили между прилавков, на которых аккуратными пирамидками были выложены груши, мандарины, гранаты, виноград, и Маша все время оглядывалась, следила, чтобы мама и папа были у нее в поле зрения: один по левую руку, другая – по правую. Маша выбрала гранаты – такие, какие приносил Асин дедушка.
Когда вышли с рынка, вдалеке как раз показался двадцать шестой трамвай.
Маша все заглядывала внутрь пакета, любуясь гранатами, и не заметила, как папа снял с плеча ее больничную сумку и протянул маме.
– Ну что, девочки, до скорых встреч! – сказал он. – Машуль, расскажи потом, вкусные ли гранаты.
– Пап! – воскликнула Маша. – Пап, ты куда? Ты не с нами?
Папа виновато улыбнулся.
– Мне же в другую сторону – к метро.
Он поцеловал Машу в щеку, подсадил на подножку, помог маме пропихнуть сумку между металлическим поручнем и дверью и помахал рукой.
Двери трамвая сомкнулись и, скрежеща по рельсам, двадцать шестой покатил в противоположную от папы сторону. Маша забралась с коленями на пустое заднее сиденье и, прильнув лбом к стеклу и прижимая к груди пакет с гранатами, смотрела, как папина фигура становится все меньше и меньше. Когда трамвай повернул на улицу Вавилова, она и вовсе скрылась из виду.
После выписки, когда дома звонил телефон, Маша еще долго бежала на кухню, поднимала трубку и произносила со строгой Валиной интонацией: «Урология слушает!»
Гуманитарная помощь
Ася вставала на цыпочки, тянулась, подпрыгивала, но за густой стеной гладиолусов ничего не было видно. Вдалеке, на школьном крыльце, маячили величественная спина и седой пучок директрисы. Она говорила что-то торжественное и важное, но слов ее было не разобрать из-за шума, который стоял вокруг.