В кабинете осталась только Августина Алексеевна, пожилая завуч. Она что-то сосредоточенно переписывала из одной папки в другую и Наташу не заметила. У стены было составлено несколько десятков коробок.
Наташа отняла от груди свитер, развернула его на вытянутых руках, чтобы полюбоваться в последний раз, но нажать на Микки Мауса не решилась. Какой же красивый, этот свитер, вздохнула она, нежно щупая синюю ткань, но совсем не теплый, только слово одно, что свитер, скорее кофта или даже рубашка, только без пуговиц. И до девочки той он не доедет, это точно, ведь у Аси ни адреса ее нет, ни имени. И не теплый он для зимы, совсем не теплый.
На кремлевскую елку Ася пошла снежинкой. Узнав об Асином благородном поступке, дедушка пообещал, что сошьет ей маскарадный костюм, и полночи они с мамой пришивали к белому платью блестки, мишуру и сосульки из фольги, а потом мастерили что-то среднее между кокошником и короной. Снежинка действительно получилась такой прекрасной, что Ася почти не грустила об утрате свитера, разве только мишура кусала шею.
Наташа тоже пошла на елку, но, конечно, не кремлевскую, а районную, маме дали билет через поликлинику. Мама оставила Наташу в очереди на вход, а сама убежала на работу – сейчас ходила ангина, и вызовов было очень много.
Холод был страшный, утром по радио передавали, что ожидается мороз до двадцати градусов. Дети в очереди пританцовывали, чтобы согреться, родители роптали, почему нельзя уже запустить всех внутрь. А Наташа была слишком счастлива, чтобы мерзнуть. Она то и дело прижимала к груди руку в красной варежке и слегка надавливала большим пальцем. Там, под коричневой курткой соседкиной внучки, что-то пищало.
Перекличка
По субботам мама с тетей Томой пекли торты, а Грише есть не давали.
Нет, в начале-то они, конечно, дали попробовать – и Грише, и всем. Устроили чаепитие, позвали Асю с родителями, достали из серванта бабушкин парадный гжельский сервиз и выставили все на стол: торты, пироги, эклеры.
Мама отрезала всем по куску от каждого блюда, и это было так вкусно, что Гриша чуть не расплакался. А потом расплакался по-настоящему, когда сказали, что больше не дадут. Все, что осталось, сложили аккуратно в лотки, и дядя Костя повез это богатство в кафе – на дегустацию.
С тех пор почти все, что ни пекла мама, уходило, а вернее увозилось туда, в это кооперативное кафе на Маяковке. Родители копили на машину.
Работали обычно в четыре руки: мама пекла бисквитные коржи, тетя Тома взбивала крем, потом вместе промазывали, начиняли, украшали. Самым мучительным для Гриши было, когда торты стояли на кухне, на подоконниках, на балконе, настаивались, пропитывались, манили, будоражили Гришу запахами, но каждый раз неизменно уплывали прямо из-под носа.
Трудно было найти менее подходящее время для продовольственных закупок: из магазинов исчезло практически все. Мама с тетей Томой постоянно находились в поисках, или правильней было бы сказать охотились – за яйцами, маслом, сметаной, ванилином, орехами и, конечно, сахаром. Бегали по всей Москве, стояли по очередям, обменивались разведданными, что где выбросили, сколько дают в одни руки.
Иногда тетя Тома звонила прямо из очереди, находила где-то рядом телефон-автомат.
– Передай маме, что в гастрономе масло! – кричала она в трубку.
И мама срывалась, бежала, чтобы успеть к тете Томе в очередь.
Один раз не смогли достать лимоны, и пришлось заменить их на грейпфруты. Те дали легкую горчинку, и посетители, говорят, жаловались. Неудачную партию тортов кооператив вернул, и заплатили маме с тетей Томой в тот раз меньше. Зато Гриша съел забракованный товар за милую душу – хоть с горчинкой, хоть без.
Больше всего Грише нравился сметанник – стопка коржей, проложенных лимонным кремом, слой за слоем, а сверху посыпанных шоколадной стружкой, которую тетя Тома терла на терке. Но сметанник ему достался только пару раз, потому что сметана, как выражалась мама, была на вес золота.
Гриша отчетливо представлял себе эту картину: на одной чаше голубых магазинных весов лежит увесистый золотой слиток, кирпич, а на другую продавщица с блондинистой челкой, выбивающейся из-под белого колпака, накладывает из бидона сметану – зачерпывает и плюхает прямо так, на чашу. Сметана, естественно, растекается, льется с весов на прилавок, и все в очереди шипят и ругаются, как бабушка: «Что же это творится, товарищи!»
Бабушке вся эта кондитерская затея была не по душе. Квартира теперь была загромождена пачками с мукой, сахаром и другим провиантом, а также металлическими лотками, в которых торты отвозили на сдачу.