— Отдай мне моего слугу, — вновь сказал раджа, встав, широко расставив ноги, напротив Учителя.
— Вашего слуги больше нет, — ответил риши, — вы его убили. Теперь есть мой ученик, но дваждырожденные учеников не отдают.
Раджа грозно сдвинул брови, и его лицо словно опалило гневом:
— Здесь повелеваю я.
Признаться, мне стало жутко в этот момент, глядя на могучего воина в сияющих латах, но по-прежнему спокойно стоял перед ним Учитель, смиренно сложив руки на посохе. Лишь ярче вспыхнули глаза угрожающим тайным огнем. Я впервые видел отблеск гнева на лице дваждырожденного и устрашился. В деревне риши просто поглядел на кшатрия, и тот лишился жизни. Этот рассказ брата Нанди я хорошо помнил. Думаю, что и радже об этом чуде уже поведали. Поэтому он держался крайне осторожно.
— Мы, повелители полей брахмы, — громко и внятно сказал риши, — не подчиняемся никому. Наша сила проникает всюду, и ни щитом, ни молитвой не спасешься от нее. Приведи хоть тысячи воинов под стены ашрама, и все равно от невидимой стрелы падешь именно ты.
Могу поклясться, что на лицах воинов, окружающих раджу, я ясно увидел облегчение. Думаю, что они до этого опасались, как бы раджа не захотел испытать способности риши на ком-нибудь из них.
Зато сам раджа перестал спесиво кривить рот, а посмотрел прямо в глаза риши с некоторым недоумением. Но гордость еще могла толкнуть его на безумный шаг. Я буквально увидел, на какой тонкой нити висят наши жизни.
Учитель улыбнулся одними глазами и жестом руки пригласил раджу сесть на циновку, которую торопливо вынес один из слуг ашрама.
— Оставьте нам жизнь, о повелитель людей, — неожиданно смиренно сказал Учитель.
И раджа сразу овладел собой. К нему вернулась уверенность, а заодно и благодушное настроение. Это я тоже ощутил так же ясно, как перемену ветра. Он уселся на циновку, скрестив ноги, и кивнул головой.
— Ладно, забирайте кшатрия, нарушившего дхарму. Нам он противен. Владейте теперь его жизнью, но уходите с моих земель вы и ваши ученики.
Учитель ответил низким поклоном. Правда, мне на мгновение показалось, что он как бы нисходит к низко сидящему радже для того, чтобы лучше слышать его слова.
— Укажи мне область, полностью подчиненную твоей воле, и мы уйдем из нее, — смиренно сказал Учитель.
— Всем известны мои земли, мои деревни, — сказал раджа и вдруг, посмотрев в глаза, полные понимания и сочувствия, помедлил, задумавшись, может быть, впервые в своей жизни. — Но деревни бунтуют… Воины, — он оглянулся на телохранителей и красноречиво пожал плечами, — они служат за золото и, как я вижу, могут предать. Семья?… Боюсь, в унаследованной от отца земле не найдется и клочка, полностью подвластного моей воле…
Раджа поднялся с циновки и с презрительной улыбкой оглядел землю, которая простиралась под его ногами.
— Я понял тебя, дваждырожденный, живи, где хочешь.
Больше не говоря ни слова, раджа спустился по каменным ступеням, вскочил в седло и, хлестнув коня плеткой, поскакал прочь от ашрама. За ним, уставив копья в небо, гремя доспехами, устремились его воины. Учитель тяжело вздохнул и провел ладонью по лицу, словно стирая пыль. Потом обернулся ко мне и вышедшему из пещеры Митре:
— Ты останешься здесь. Залечишь раны, отдохнешь, потом сам решишь…
— Мой путь кшатрия…
— Пока ты не очень на нем преуспел… Может быть это указание богов, что тебе пора попробовать иной путь.
Учитель помедлил, потом качнул головой, словно отметая какой-то соблазн:
— Будешь жить с нами. В этом для тебя будет больше смысла, чем в махании мечом в малярийных джунглях…
Митра попытался протестовать, но Учитель уложил его на циновку, и через мгновение послышалось ровное дыхание спящего.
Я пошел в свою келью и бросился в сон, как в теплую воду лесного омута.
Утром мы с учителем и слугами, пришедшими из деревни, начали наводить порядок в пещере. Вернее, Учитель указывал, а мы собирали дрова для очага, мыли каменный пол и натирали его коровьим навозом, заливали масло в светильники. Митра, праздно лежа на циновке, поинтересовался, чем это так мерзко воняет. Ему, видите ли, не понравился запах навоза. Но зато босым ногам не холодно ходить по полу, натертому этим самым навозом. К тому же, когда корова питается свежей чистой травой, ее навоз пахнет свежескошенным сеном и никак не может оскорбить обоняние даже тех, кто живет при дворце. Я объяснил это Митре, но он все равно морщил нос. Во время еды он заявил, что от ячменных лепешек и родниковой воды протянет ноги. Впрочем, надо признать, что на его стенания ни я, ни Учитель не обращали особого внимания. Правда, по разным причинам. Глубокого внутреннего покоя Учителя, похоже, вообще ничто не могло поколебать. А я настолько был переполнен сожалениями о несбывшемся, что жил, как в полусне. Учитель мало разговаривал со мной в те первые дни в обители. Он учил меня обрядам, призванным укрепить волю и развить душевную чуткость, а помимо этого старался измучить меня работой. Потом я понял, что именно это и было проявлением милосердия. Усталость в считанные дни освободила меня от всех острых переживаний, вернув способность жить быстро-ускользающими мгновениями настоящего.