Я попытался остановить Лату, ибо видел, как страшные воспоминания рождают слезы в ее глазах.
Но она ответила:
— Я должна передать тебе то, что пережила. Ведь до этого я оставалась в Хастинапуре, не видя всего ужаса, что выпал на твою долю. Твое отвращение ко всему случившемуся я понимала как проявление слабости. Ночь плача на Курукшетре подарила мне прозрение.
— Почему же ты не последовала за мной?
Лата вскинула голову, стремясь встретиться со мной взглядом. Прозрачная, ускользающая быстротечность окружающего мира отражалась на влажной поверхности ее огромных глаз, как радуга, стоящая в облаке брызг на перекатах.
— Прошлое принадлежало Пандавам, — сказала она глубоким, чуть хриплым голосом, — они создали меня такой, какая я есть. Надо было отдать долг до конца… Собрать плоды кармы и освободиться… Как только это стало возможным, я начала искать твой путь… но, кажется, слишком поздно… Я медитирую, советуюсь с богами… Но ты все равно отдаляешься… А теперь ступай в свою деревню. Мне тоже надо побыть одной.
Я ушел. Смятение, поселившееся в сердце два месяца назад, постепенно улеглось. Взор прояснился. Мир вновь заговорил со мной, меняя знаки на священной мандале небес. Дивные краски восхода казались золотой сетью майи, которую слой за слоем отдергивает нетерпеливая рука бога. Я шел не торопясь среди пробуждающегося леса.
Потом показались хижины и поля. Крестьяне доброжелательно приветствовали меня. Среди них мне было легко и спокойно оставаться безмятежным созерцателем. Я переходил из хижины в хижину, чувствуя аромат чужой жизни и теплый поток не касающихся меня чувств. Знакомые мужчины приглашали странствующего риши к себе, угощали молоком и лепешками, охотно делились крупицами новостей, которые долетали до деревни из внешнего мира. Глядя на простые открытые лица деревенских девушек, ощущая на себе их взоры, полные теплого любопытства, я невольно сравнивал их с Латой. (Поистине привязанности рождают страдания.) Насколько проще было бы взять за руку какую-нибудь из смуглотелых деревенских красавиц с глазами газели, увлечь ее в хижину, открыв живой родник чувств, незамутненный воспоминаниями и чрезмерной требовательностью.
Впрочем, я отбросил все размышления о девушках, когда мои глаза вдруг заметили усталого человека, бредущего мимо домов с каким-то струнным инструментом в руках. Оказывается, жажда услышать о том, что сейчас происходит в Хастинапуре, подспудно жила во мне все эти дни. Я поспешил к незнакомцу и вежливо осведомился, откуда он идет и что знает о происходящем на севере.
В этот раз боги были милостивы ко мне и утолили вожделение моего сердца. Человек оказался чараном, бредущим на юг прямо из Хастинапура. Пообещав вознаградить его (разумеется, за счет деревни), я повел певца в тень одного из домов. Он послушно повиновался мне. Я уже не удивлялся этому. Привычка повелевать безотчетно проявлялась сквозь облик смиренного риши, придавая властную убедительность моим словам и поступкам.