— Ты, Муни — счастливый человек, потому что по крестьянской своей принадлежности привык повиноваться не рассуждая, да и что ты видел, кроме хижины да пещеры… Вот если б тебя отправить во дворец..
— Где уж нам, бедным вайшьям, — язвительно отвечал я. — Зато сколько бы ты дней прожил один в лесу и на какой день сошел с ума от одиночества?
— Подумаешь, отшельник! Ты бы помотался по коридорам дворца, поулыбался вельможам, — так тебе кобры показались бы средоточием любви и благожелательности, а лес — самым безопасным местом на свете… Но… — тут Митра обычно прищуривал глаза, словно стараясь разглядеть что-то вдали, и сладкая, почему-то ненавистная мне улыбка, делала его лицо похожим на морду пьяного ракшаса. — Если бы ты видел как в праздник под песнь свирелей выходят храмовые танцовщицы, красотой подобные небесным девам-апсарам. Как они нежны с воинами, уходящими в поход! У меня была одна… Да знаешь ли ты, что такое любовь?! Или у вас в деревне… Эй, что с тобой, Муни?
Я услышал искреннее беспокойство в словах Митры, и шероховатая боль пробужденных воспоминаний сменилась бархатным прикосновением чужого сочувствия.
В конце концов Митра понятия не имеет о том, что я пережил, и поэтому винить его за насмешку просто глупо… Но ведь я ему ничего не сказал, что ж он так взволновался? Я изобразил на своем лице улыбку:
— Я просто задумался. Причем здесь твои слова?
Митра поморщился:
— Неужели Учитель тебе не сообщил, что врать нехорошо?
— Но почему ты решил, что именно твои слова меня задели?
— Потому что почувствовал твою боль! Именно от моих слов! Прости! Ты знаешь, я иногда люблю немного подразнить, но это не со зла. Митра замолчал. Я, пожалуй, впервые отметил четкие правильные черты его лица, умные, хоть и насмешливые, глаза. Он ждал моего ответа — как некого знака взаимного доверия. Промолчать — означало оттлокнуть. Поэтому я сказал:
— У меня там осталась девушка, отца которой убили твои друзья.
— А что же ты?
— А что я! Я же не воин, как ты.
Когда я рассказал, как было дело, Митра вскочил с циновки и тигром заметался по пещере.
— Эх, был бы я с тобой! Я бы разогнал их своим мечом. Мой меч! (Кажется, он не мог долго думать о чем-нибудь кроме оружия.) Еще одна потеря. Тебе не понять, Муни, как я заботился о нем! У меня было волшебное снадобье, настоенное на рогах козы, помете летучих мышей и травах со священной горы Химавата. Торговец, который продал мне его за золотой браслет, говорил, что если натирать клинок этим снадобьем каждый день и произносить священные заклинание, то меч будет разрубать камни!
— Ну как, разрубал? — спросил я, радуясь, что сменилась тема разговора.
— Я еще не сошел с ума, чтоб подвергнуть свое оружие такому испытанию. Впрочем, теперь это лишь воспоминания. Мой клинок валяется где-нибудь в лесу. Но тебе, Муни, не нужно оружие — у тебя же есть брахма.
— У меня ее нет, — грустно сказал я.
— Как это нет? Есть. Я же чувствую, — сказал Митра и осекся, глядя на изменившееся выражение моего лица. — Ты считаешь?… пробормотал он.
— Спроси Учителя, зачем бы иначе он стал с тобой возиться.
В этот момент в келью вошел риши. Я взглянул в его глаза и понял, что угадал правильно. Сердце Митры было зрячим.
— Удивительно, что он сам никогда об этом не подозревал, — сказал Учитель, — впрочем, во дворце слишком шумно, чтобы услышать собственный внутренний голос. Ты, Митра, мог бы дожить до глубокой старости, так и не узнав, что загубил в себе дваждырожденного. Понадобилось полежать в джунглях без сознания и пообщаться с двумя брахманами, чтобы в ответ на наши призывы в тебе пробудилось эхо.
Тут мой Учитель повернулся ко мне:
— Что с тобой, Муни?
Учитель всегда так чутко улавливал мои настроения. Но разве мог я признать, что низкая, недостойная дваждырожденного, мысль пробудилась в моем сознании. Почему беспощадная власть кармы подарила внутреннее зрение Митре — самоуверенному, довольному жизнью наемнику? Почему этот дар не получила моя Нанди — чистая, чуткая душа, бьющаяся в серых сетях дхармы своей общины? Митра и так был счастлив, для чего ему еще и это? А потом мне стало стыдно за свои мысли. Разве Митра виноват в том, что случилось с Нанди.