Две дороги

Схвачен Васил Левский. Его казнят на окраине Софии. Турецкие палачи душат его веревочной петлей, но его пылающее сердце продолжает гореть и звать болгар к борьбе.

2 июня 1876 года двадцативосьмилетний Христо Ботев вместе со своим отрядом погибает в открытом бою во Врачанских горах. Турецкая пуля пронзила его сердце, Но разве можно погасить сердце поэта? Оно горит и сегодня:

О матушка, мать юнака,
прости меня, и простимся!
Берусь я сейчас за оружье,
спешу я на зов народа
сразиться с врагом неверным
за все, что мне любо и свято, —
за мать, за отца, за брата!
За все я восстану, а там уж...
А там уж — как сабля укажет
и честь моя, мать юнака!
Когда же услышишь, мама,
что пуля запела над крышей,
когда молодцы подоспеют,
ты кинься им, мать, навстречу,
спроси, где родное чадо.
А если ответят на это,
что где-то сражен я пулей, —
не плачь, мать моя, не слушай
людей, которые скажут:
«Он был тебе не кормилец!» —
но дома поведай сердечно,
поведай ты младшим братцам,
чтоб знали они, не забыли,
что старшего брата имели,
который погиб в сраженье
затем, что не мог, бедняга,
сгибать перед турками спину
и видеть бедняцкое горе.
Поведай, чтоб мальчики знали,
ходили бы да искали
в горах мое белое тело
меж скал на орлиных высотах,
а кровь мою вы ищите
в землице, мать, в черной землице!
Авось и ружье найдется,
ружье, мать, да вместе с саблей.
А встретится неприятель —
пусть пулей его поздравляют
да саблей его приласкают!

За Ботевым, за Левским шли новые герои, бесстрашные вожаки борьбы за свободу.

Чудовищный террор бросает в могилы бесчисленные жертвы. Уничтожаются целые деревни. Становятся безлюдными города. Турки истребляют женщин и детей — пусть будет меньше рабов, которые могут восстать.

Но разве нет в это время на земле цивилизованной и благонравной Европы? Почему молчит добропорядочная Англия? Может быть, там не знают, что творится на болгарской земле? Знают. Английское правительство крайне встревожено. Из Англии турецкие правители получают одну за другой рекомендации решительно топить в крови любые попытки болгар получить свободу. А позднее, когда с помощью России турецкое иго было сброшено с шеи Болгарии и встал вопрос об осуждении турецких зверств на этой многострадальной земле, Англия, первая и единственная, бросилась на защиту турецких палачей и стала уверять мир, что сведения о турецких зверствах в Болгарии преувеличены. (Точно так же спустя полвека новые правители Англии будут уверять мир, что зверства в Болгарии фашистской банды Цанкова преувеличены коммунистической пропагандой. Нельзя отказать правителям Великобритании в последовательности.)

В то время как во всем мире передовые люди поднимали голос протеста против немыслимой жестокости турецкого террора и в поддержку освободительной борьбы болгарского народа, английский консул в Белграде мистер Лонгворт решил блеснуть ученостью и публично высказался о событиях в Болгарии. Но блеснул он чудовищным невежеством, помноженным на чисто британскую самоуверенность. Он утверждал, что «болгары как и бездомные цыгане, у них нет ни чувства земли, ни чувства своей причастности к человечеству со всеми его знаниями. Их национальное сознание размыто славянской неопределенностью. Выходящие здесь эмигрантские экстремистские газеты договариваются до того, будто существует связь между событиями в Болгарии и страшной драмой, случившейся в Париже. Или еще того абсурднее — с оппозиционными выпадами в России неких безумных, обиженных судьбой одиночек из среды интеллигенции, имена которых забыты в самой России. Если и есть в чем сходство, то только в том, что такие безумные одиночки отыскались и среди болгарской национальности. Но позвольте, кстати, спросить, есть ли вообще такая национальность? Ведь это подвергает сомнению даже болгарский ученый, историк господин Михайловский. Вывод напрашивается сам собой — нужно обезопасить устоявшуюся историю от безумства одиночек...»