— Здесь судят не Цанкова, а Заимова с его компанией! — крикнул прокурор.
— Пользуюсь случаем обратиться к суду с просьбой, — спокойно ответил Заимов. — Когда будут судить Цанкова — а это неизбежно, — вызовите меня в качестве свидетеля обвинения. Мои обвинения прозвучат более убедительно и не поставят господина прокурора в такое неловкое положение.
Начался спор между судьей, прокурором и адвокатом, касающийся прав в судебном процессе обвинения, подсудимых и их защиты. Судья потребовал обе стороны придерживаться рамок процесса, в частности, не отвлекать стороны от обвинительного заключения, пригрозив в противном случае применить строгие меры, вплоть до удаления из зала суда.
Судья понимал, что поднятый прокурором вопрос может увести в опасные дебри государственной политики, но второпях выразился весьма нескладно — не собирался же он удалять из зала и прокурора?..
Суд удалился для вынесения приговора. Эта работа членов суда по переводу обвинительного заключения и всего, что было на процессе, на язык конкретных определений вины каждого обвиняемого и назначения наказания была похожа на труд мастеров, изготовляющих витражи из маленьких осколков разноцветного стекла. И если в отношении других обвиняемых у судей что-то получалось, в отношении Заимова они оказались в тупике. Как ни пытались они из осколочков обвинения создать рисунок приговора, ничего не получалось. Главный судья ни на минуту не забывал, что от него ждут во дворце, но ничего сделать не смог, и в приговоре Заимову было записано: «Оправдать за отсутствием улик».
Дамян Велчев был приговорен к смертной казни, и в этом судья видел спасительный противовес оправдательному приговору в отношении Заимова.
Заимова окружила толпа друзей и его близкие. Его поздравляли, им восхищались, в глазах у многих он видел счастливые слезы. Потом еще долго к нему прямо на улице подходили незнакомые люди: одни молча пожимали ему руку, другие взволнованно говорили ему добрые слова.
Сподвижники Велчева распространили слух, будто Заимов продал их кумира и ценой его жизни купил себе свободу. И находились люди, которые звонили Заимову по телефону и оскорбляли его, слали ему подлые подметные письма.
Однажды на улице его остановил пожилой мужчина с лицом, искаженным шрамом через всю щеку.
— Вы меня не знаете... — сказал он, сильно волнуясь. — Я командовал пехотной ротой там же, под Тутраканом. Ваши пушки спасли тогда и меня, и многих солдат. Я хочу вам сказать... — он глотнул воздуха и продолжал: — ...на суде вы снова победитель, но... за отсутствием улик... мне хотелось... чтобы были, черт побери, улики! Так я люблю вас, так верю в вас... — старый солдат схватил его руку, прижал к своей груди и несколько мгновений смотрел на него влажно блестящими глазами: — Живите долго... Нам на радость... — с трудом выговорил он и быстро ушел прочь.
Заимов не остановил его, не спросил даже его имени, и старый солдат уходил все дальше и дальше, а Заимову казалось, будто он все еще видит его блестящие глаза.
В первые дни после освобождения мысль, высказанная тутраканским воином, приходила ему в голову, но он оттолкнул ее, подумав, что его оправдание не его вина, просто суд не сумел с ним справиться. И вот ее высказал старый солдат.
Сразу же после суда распространяется слух, что оправдание Заимова произошло с ведома и одобрения царя, который-де не хотел, чтобы столь популярный в стране человек оказался замешанным или хотя бы косвенно связанным с неприглядными действиями других обвиняемых. Это был хитрейший ход царедворцев, который все переворачивал с ног на голову и как бы отнимал у Заимова какое бы то ни было право гордиться своей победой на суде.
Заимов получил еще один нелегкий урок, требовавший от него таких решительных и далеко идущих выводов и решений, к которым тогда, сразу же после суда, он прийти еще не мог.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
С тех пор прошло шесть лет, но воспоминание о пережитом тогда было так близко, что нынешний суд, которого он сейчас ждал, казался ему продолжением и завершением того давнего суда.