После Дергачева Заимов продолжал встречаться с генералом Иконниковым лично или посредством его секретаря Савченко.
Встречи Заимова с сотрудниками советского посольства проходили еще на снятых Чемшировым квартирах на бульваре Тотлебена, 2, на бульваре Паскалева, 52, на улице Парчевича, 21.
И дальше в обвинительном акте педантично перечислялись встречи Заимова, даты и адреса этих встреч — словом, все то, что собрала охранка, месяц за месяцем ведя за ним тщательное наблюдение. Это казалось обвинению вполне достаточным для подтверждения факта связи Заимова с представителями советской стороны. А поскольку все эти представители были людьми военными, само собой разумелось, что эти его связи носили шпионский характер.
Заимов смотрел, как слушают обвинительное заключение сидевшие в зале люди. «Сладенький» изо всех сил старался изобразить на своем смазливом лице серьезность и возмущение. Он то поднимал брови вверх, то сводил их к переносице, то закусывал нижнюю пухлую губу. Сегодня вечером он будет рассказывать дворцовым дамам о том, как на его глазах судили генерала-шпиона.
Выпуклые глаза генерала Никифорова смотрели прямо перед собой слепо и отрешенно. Он не слушал судью. Зачем ему? Он же это обвинительное заключение, наверное, сам редактировал.
Анна смотрит на председателя. Лицо сосредоточенное — будто боится слово пропустить.
Сражение Заимова с судом началось еще до начала процесса. Сразу после получения в тюрьме обвинительного акта он написал свой ответ на него:
Г о с п о д а с у д ь и.
Я не признаю себя виновным в преступлении, приписываемом мне обвинительным актом. Прошу при судебном разбирательстве использовать следующие доказательства:
I. Протоколы допросов в дирекции полиции.
II. Допустить и призвать в качестве свидетелей следующих лиц:
1. Военного министра господина генерала Михова.
2. Инспектора по вооружениям господина генерала Русева.
3. Начальника штаба войск генерала Лукаша.
4. Инспектора артиллерии полковника Георгиева.
5. Начальника разведки военного министерства полковника И. Георгиева.
6. Генерала в отставке Саву Сазова.
7. Мастера Марко Пирумова (ремесленника).
III. С целью установить мое материальное положение прошу получить справки:
1. Софийского народного банка о том, что мой долг составляет 200 тысяч левов.
2. Страхового общества «Балкан» о том, что моя задолженность 70 тысяч левов.
3. Районного банка о том, что я отдал в залог свою пенсию, получив за это 40 тысяч левов.
4. Болгарского земледельческого банка в том, что у меня долг ему 40 тысяч левов.
6. Третьего софийского нотариуса в том, что у меня долг по ипотеке в 200 тысяч левов.
IV. Разрешить мне использовать свидетелей обвинения.
София, 20 мая 1942 года
Зачем ему в качестве свидетелей понадобились столь высокие военные сановники? Разве он может от них ждать хоть слова в свою защиту? Конечно, нет. Они ему нужны совсем для иной цели. Когда он составлял список свидетелей, он помнил блистательный бой Георгия Димитрова с сановным Герингом на суде в Лейпциге. Однако надежда, что судьи не разгадают его замысла, у него была слабая. Но если разгадают, пусть знают, что он готовится к сражению с ними по самому высокому счету.
Судя по обвинительному заключению, его противники понимают свою задачу упрощенно. У них в руках улики, которые дают им основания надеяться свести все дело к самому вульгарному шпионажу, — суду надо будет только публично подтвердить уже известные факты. Но теперь им предстоит нечто более трудное — не дать вовлечь суд в исследование самого понятия государственной измены. В обвинительном заключении неосторожно говорится о симпатиях обвиняемого к русским и о его антигерманских настроениях. Это дает ему даже чисто формальное право высказать все, что он думает о нынешней гибельной политике болгарских властей. Впрочем, он сказал об этом и без всякого повода. Суд обвиняет его в государственной измене, и, объясняя, почему он не признает себя виновным в этом, он неизбежно должен говорить о своем понимании патриотизма. Его патриотизм исключает возможность считать изменой тревогу за судьбу России. В такой измене можно обвинить подавляющее большинство болгар. И судьи не могут не понимать, что ему гораздо легче объяснить и оправдать свои симпатии к России, чем им свои к фашистской Германии.