— Господин Чемширов! Вы, как всегда, точны, ваш заказ готов.
Фотограф ушел в другую комнату.
— Очень полезно иметь у себя таких людей — любая фотокопия делается в два счета, — тихо сказал Чемширов.
Он получил снимки и вдруг предложил Флориану сняться вместе на память.
— Я не люблю сниматься, — сморщился Флориан и сделал шаг к дверям.
— Перестаньте! — Чемширов взял его под руку, усадил на диванчик и сам сел рядом.
Вспыхнул магний.
— Готово! — Чемширов рассмеялся и сунул фотографу деньги.
Они вышли на улицу. Флориан тревожно думал: зачем понадобилась его фотография? Не хотят ли они с помощью фото провести какую-то проверку?
На перекрестке он остановился:
— Мне нужен туалет.
— И это у нас тоже не проблема, — сказал Чемширов. — Пошли. Видите кинотеатр под названием «Славейков»? Там есть то, что вам надо. Идите, я подожду.
Но Флориан, зайдя за угол, бросился к телефону-автомату и позвонил в штаб операции.
— Мы находимся возле кинотеатра «Славейков», возникло новое обстоятельство, его необходимо брать немедленно.
Когда через десять минут он вернулся к Чемширову, тот посмотрел на часы.
— Нам пора взять курс на встречу.
Флориан стоял и любовался городом.
— Да, ваша София действительно прелестна. По сравнению с нашей Братиславой она выглядит гораздо спокойнее, даже теплее.
— Считайте добрым предзнаменованием, что именно здесь вы встретили первый день весны. Мне в этот день всегда хочется...
Возле них резко затормозили две полицейские машины, из которых выскочили люди в штатском. В одну машину они втолкнули Флориана, в другую — Чемширова.
Машины умчались. Прохожие, на глазах которых все это произошло, даже не остановились — к таким сценам на улицах Софии люди давно привыкли.
22 марта 1942 года.
Заимов пообедал и прилег отдохнуть — через час он должен был идти на конспиративную квартиру. Надо было выставить там на окно цветок — условленный с Савченко сигнал — и терпеливо ждать прибытия остальных участников встречи.
За минувшую бессонную ночь он не раз прогнал перед собой ленту воспоминаний обо всем, что произошло с момента появления в его доме Флориана, и ему теперь все яснее и убедительнее казались доводы Савченко. Но он продолжал упорно искать доводы против.
Боясь разбудить Анну, он осторожно поднялся с постели и вышел из спальни на площадку, откуда лестница спускалась на первый этаж. Снизу доносились возбужденные голоса сына и его приятеля — они играли в шахматы и о чем-то горячо спорили.
Он стоял на площадке, испытывая ощущение тихого покоя. Он любил свой дом, наполненный теплом дружной жизни. Сколько раз бывало — переживет нелегкие, опасные минуты, а стоит вернуться домой, и все тревоги становятся и глуше и отдаленней. Анна... дети — вот его главное человеческое счастье. На душе у него горько от мысли, что последние годы сам он в этот дом не приносит ничего доброго, только свои тайные от всех тревоги и заботы. Он ничего не рассказывает, но постоянно видит их отражение в глазах Анны. Сколько же мужества в ее нежном сердце! Сколько веры в то, что он ничего плохого или стыдного сделать не может! За все время, что они вместе, она никогда и вида не подала, что ей тяжело, что она устала от такой жизни. Наоборот, не раз, когда ему самому вдруг начинало казаться, что все напрасно и что он похож на Дон-Кихота, бросающегося на ветряные мельницы, Анна безошибочно угадывала его настроение и, безмятежно смотря ему в глаза, говорила: «Все прекрасно, Владя... Если бы ты знал, как я счастлива с тобой». И все только что мучившее его будто ветром сдувало. Последнее время он все чаще думает: без нее не выдержал бы то, что выпало ему на долю, он не устает благодарить судьбу, подарившую ему Анну и их счастливую любовь.
С грохотом и треском дверь внизу распахнулась, и с улицы в дом хлынули черные люди. Он не видел их лиц, видел черные мундиры, черные сапоги. Топоча по лестнице, это черное приближалось к нему.
— Вы арестованы! — слышит он злобный выкрик. Перед ним белое как мел, красивое, искаженное яростью лицо.
А мимо проносятся, затопляя дом, все новые и новые черные мундиры, от топота сапог все дрожит.
Его увезли, когда обыск еще не был закончен.
С Анной проститься не дали.
Уже внизу он обнял сына и громко сказал ему: «Ты прав — Германия победит». Он посоветовал сыну выдавать себя за прогермански настроенного офицера.
Когда Заимова вывезли из дому, он увидел, что улица забита полицейскими и даже военными автомобилями. Он улыбнулся, влезая в полицейскую машину, — его боялись.