Да, советские люди в то время, рискуя жизнью, несли свою нелегкую службу, опираясь на помощь таких болгарских патриотов-антифашистов, как Заимов, Пеев, Никифоров и многие другие.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Судья Младенов зачитывал показания Флориана. Это было чудовищное нагромождение злоумышленной лжи. Заимов испытывал жгучее чувство — боже, какую черную работу может избрать себе человек!
Когда во время следствия Флориана привели на первую очную ставку, у Заимова похолодело сердце — Савченко ошибался, он не провокатор!!! У курьера был истерзанный вид, лицо в синяках, он падал и не мог сидеть прямо, когда его посадили на стул. Заимову в голову не могло прийти, что гестаповцы так «приготовили» своего агента для новой провокации. Заимов смотрел на него и благодарил судьбу за то, что они не убили этого человека.
— Вы знаете его? — спросил следователь, указывая на Заимова.
Флориан посмотрел оплывшими глазами и твердо произнес:
— Нет, я не знаю этого человека.
— А вы его знаете? — спросил следователь у Заимова.
— Нет, — не сразу ответил он. И в самом деле, он не знал этого человека, только три дня назад впервые увидел.
— Когда и при каких обстоятельствах вы арестованы? — обратился следователь к Флориану.
— Меня арестовали двадцать второго марта, на улице, вместе с... одним человеком...
— Накануне ареста вы с тем человеком встречались?
— Нет.
— Беспощадная ложь, — сказал следователь. — Человек, вместе с которым вы арестованы, — Чемширов, племянник сидящего перед вами преступника.
— Я ничего этого не знаю, — тихо произнес Флориан.
Его увели. Заимов в полном смятении смотрел ему вслед, не замечая, с каким напряженным интересом следователь наблюдал за ним.
Гестаповцы начали новую провокацию, они хотели убедить Заимова, что Флориан не провокатор, тогда он не сможет оспаривать его показания.
Вскоре была вторая очная ставка. Сначала все происходило, как и в первый раз, — оба подследственных отрицали, что знают друг друга. Но Заимов вдруг заметил какую-то, пока неуловимую, фальшь в поведении курьера.
Следователь стал разъяснять, что ложные показания усугубляют и без того тяжкую вину обоих, а соответственно усиливают меру наказания.
Флориан вдруг свалился со стула и на коленях подполз к Заимову:
— Простите меня... Умоляю, простите... Я больше не мог... Я сам проклинаю себя... Меня били... хотели убить... Я все рассказал, — бормотал провокатор, цепляясь за него руками.
В эту минуту Заимов обратил внимание на то, что следователь наблюдает эту сцену совершенно спокойно. «Все это фальшь, игра», — подумал он.
— Скажите, что вы простили меня... умоляю... мне легче будет умереть, — продолжал, ползая на коленях, Флориан.
Он притворяется. Лжет. Боясь смерти, он все рассказал охранникам, а теперь вдруг захотел честно умереть и умоляет о прощении. Ложь! Он выдал себя окончательно!
Следователь, вскочив из-за стола, бросился к Флориану.
— Встань, мерзавец! — крикнул он.
Два охранника уволокли Флориана.
Следователь вернулся на свое место и сказал брезгливо:
— И вы, генерал, вступили в сговор с такими типами. Не стыдно вам, генерал?
— Стыдно должно быть вам за эту позорную комедию, — ответил Заимов.
Сейчас в суде Заимов слушал показания Флориана, которые уже не оставляли никакого сомнения в том, что он провокатор.
Флориан излагал свой разговор с Савченко. И снова он гнусно лгал, будто советский разведчик в припадке откровенности рассказал о всех своих тайных делах в Болгарии и о связях с подпольем в Чехословакии. Ложь о его русском друге переносить было труднее, чем ложь о себе самом. Заимов резко поднялся.
— Я требую предоставить мне возможность задать вопросы господину Флориану. — Заимов не мог подавить гнев, и его голос прозвучал напряженно и громко.
Судья Младенов переговорил с другими судьями и ответил:
— Суд рассмотрит ваше ходатайство.
Вскочил Чемширов.
— Прошу суд вызвать... чтобы... — начал он сбивчиво. — На улице князя Бориса в доме номер один проживает Петр Тодоров. Он засвидетельствует, что я давно был связан с германским атташе полковником Брукманом.
Заимов, еще не справившийся с гневом, не понял просьбы племянника. Он сидел, выпрямившись, смотрел на портрет царя и думал: «Боже мой, все, все здесь построено на бесстыдной лжи!»