Он пошел на кухню и сам приготовил себе завтрак — кухарка-эстонка приходила только к пробуждению Юлы. Потом оделся и, накинув пальто, пошел на улицу купить газеты.
Возвращаясь, он увидел перед своей дверью пастора и выругался про себя — не к добру, по примете. Высокий, с веселым румяным лицом, пастор смотрел на него, улыбаясь, и отряхивал мокрую черную сутану.
— О! Вы из эта квартира? — спросил он на плохом русском языке. — Может, вы господин Дражиловский?..
— Дружиловский, — хмуро поправил он священника.
— О да, о да... Я звони, звони, и никакой звук нет...
— Что вам угодно?
— Могу ли я видать мадемуазель Юрьеву? Я ему старый друг.
— Она еще спит.
— Разрешите ждать... такой погода, бррр...
Он провел пастора в гостиную и разбудил Юлу.
— Который час? — спросила она, не открывая глаз.
— Скоро девять.
— Ты с ума спятил!
— К тебе пришел какой-то поп.
Юла широко открыла глаза — сон как ветром сдуло. Она вскочила и начала торопливо одеваться:
— Иди займи его, я сейчас.
Она вышла в гостиную в черной юбке и белой блузке — сама скромность. Пастор встал ей навстречу с радостной улыбкой. Дружиловский наблюдал за ними подозрительно — казалось, они видят друг друга в первый раз в жизни.
— Сержик, оставь нас вдвоем, я тебя позову, — сказала Юла несколько смущенно.
Он привык не удивляться, не спрашивать — ушел в столовую, сел в кожаное кресло и развернул газету...
Примерно через час он услышал, как стукнула дверь на лестницу, и в столовую вышла сияющая Юла.
— Ну, Сержик, могу тебе сказать, на всей земле единственные приличные люди — англичане, — сказала она, подойдя к нему и держа одну руку за спиной.
Он отложил газету и молча глядел на нее с усмешкой.
— Ну что, что ты смотришь на меня как прокурор на вора? — Лицо у нее сразу стало злым.
— Что-то он очень долго отпускал тебе грехи. Их так много? — спросил он, глядя на нее снизу вверх и поглаживая усики.
— Дурак! — крикнула она с перекошенным злостью лицом и, вынув руку из-за спины, бросила на стол толстую пачку денег. — За свои многочисленные грехи ты не имеешь ни копейки, — добавила она и повернулась к нему спиной.
— О, за этот грех попы платят так много?
Юла повернулась и влепила ему пощечину.
Дружиловский бросился вон из квартиры.
— Пальто, дурак, надень, простудишься! — крикнула она ему вслед.
Он быстро шагал по улице, спускавшейся к порту, на мокрой мостовой ноги противно скользили, лицо хлестал влажный холодный ветер с моря, но злость не остывала. Хотя он уже понимал, что сердиться на жену было, в общем, не за что, да и невыгодно... Дождь резко усилился, он уже чувствовал на плечах влажный холод. Проезжавший мимо грузовик обдал грязью — а, будь все на свете проклято! Он повернул назад. Его бесило теперь подозрение, что Юла, очевидно, причастна к деятельности, о которой он и сам мечтал, почитывая свои любимые книжки про шпионов.
Весь день они не разговаривали, но вечером он пришел в ресторан и попросил у Юлы прощения. Она только что вернулась с эстрады в свою уборную, из зала еще доносились аплодисменты, и он знал, что в эти минуты у жены всегда хорошее настроение. Выслушав извинения, она потрепала его по щеке.
— Что с тебя, дурачка, спросишь? — сказала она, устало опускаясь в кресло.
Он молчал, рассматривая бесчисленные фотографии жены, которыми были увешаны все стены уборной.
— Садись, в ногах правды нет, — сказала она и, когда он присел на краешек кушетки, добавила: — Ляхницкий сказал мне, что он погорел с твоими дурацкими книжками про сыщиков. Долги большие?
— Не очень.
— Я дам тебе денег, и завтра же верни все Ляхницкому, мне не хочется, чтобы мы были у него в долгу.
Он встал, подошел к жене и приник к ее руке долгим поцелуем.
— Спасибо, Юлочка... меня самого этот долг мучил больше всего.
— Ладно, все забыто, — улыбнулась она. — Иди в зал, я закажу тебе ужин. Домой пойдем вместе.
Ляхницкий был у них в доме своим человеком, непременным участником их карточных вечеров. Это был веселый компанейский мужчина лет сорока, немного тучный, но очень подвижный. Его крепкое, гладкое лицо всегда излучало веселую доброжелательность. С ним было легко и весело, он всегда был начинен анекдотами и новостями. Судя по всему, больших денег у него не было, газета его, рассказывали, не приносила почти никакого дохода, но он не унывал и, как истый поляк, любил жить вкусно, с форсом.
Когда Дружиловский вернул ему долг, Ляхницкий вроде даже обиделся.