Но объ этомъ счастливомъ оборотѣ моихъ обстоятельствъ я не упоминалъ въ письмахъ въ Натальѣ Андреевнѣ, боясь, чтобъ это какъ-нибудь не повліяло на намѣреніе ея пріѣхать въ Матвѣево. Я ей писалъ, напротивъ, что "ея женскій инстинктъ", что ея "практичность" нужны мнѣ теперь болѣе чѣмъ когда-либо", что "русская метель воетъ и плачеть" кругомъ меня еще поэтичнѣе, чѣмъ прежде; и что Италія адъ сравнительно съ тѣмъ раемъ, который ждетъ ее здѣсь…
А въ ожиданіи ея я принялся серьезно знакомиться съ положеніемъ моего состоянія, о которомъ я до сихъ поръ, какъ настоящій русскій дворянинъ, имѣлъ лишь весьма поверхностное понятіе, провѣрялъ конторскія книги за цѣлый рядъ лѣтъ, ѣздилъ по лѣсамъ, ревизовалъ оброчныя статьи, и подолгу — и, какъ говорилъ безцеремонный Германъ, даже "не совсѣмъ глупо", — толковалъ съ выписанными мною архитекторомъ и механикомъ о планѣ и устройствѣ фабрики, которую предполагалось начать строить съ самой ранней весны.
Все утро проходило въ занятіяхъ и разъѣздахъ. Обѣдалъ я поздно, часу въ шестомъ, почти всегда одинъ, а послѣ обѣда подремывалъ у камина, или перечитывалъ въ десятый разъ кое-какія книги, привезенныя мною изъ Петербурга еще въ прошломъ году. Въ восемь часовъ приходилъ обыкновенно Германъ и сидѣлъ у меня часа полтора, а за тѣмъ мы расходились по постелямъ; ложился я въ десять, а вставалъ въ шесть, совершенно по-деревенски.
Одинокая жизнь эта длилась уже цѣлый мѣсяцъ. Наступили Святки. Къ этому времени я успѣлъ получить письмо отъ Натальи Андреевны. "Я все разсчитала, писала она, — жди меня между нашимъ Рождествомъ и Новымъ годомъ au plus tard". И я ждалъ теперь съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ посланца изъ Матвѣева, имѣющаго привезти мнѣ блаженную вѣсть…
Но вотъ уже и канунъ Новаго года, а ея нѣтъ! Съ утра била меня лихорадка. Это былъ послѣдній срокъ; я зналъ, что она практична, что она, дѣйствительно, "разсчитала": если она не ѣдетъ, значитъ, что-нибудь случилось дорогой.
"Что, гдѣ могло это случиться?" волновался я, сидя послѣ обѣда предъ трещавшимъ огнемъ въ большомъ вольтеровскомъ креслѣ, принадлежавшемъ еще покойному моему дѣду, и въ которомъ, по семейному преданію, онъ даже и умеръ;- она ѣдетъ на Вѣну, Черновицъ… Оттуда до Полтавы сколько дней?… Дорога теперь установилась… Развѣ что не догадалась она на границѣ велѣть поставить карету свою на полозья?… Въ снѣгахъ завязла? Боже мой, только чтобъ не заболѣла она!… О, какъ мучительна эта тревога ожиданія!..
И, чтобы вырваться хоть на минуту изъ томящаго круга этихъ мыслей, въ которомъ я вертѣлся съ самаго утра какъ бѣлка въ своемъ колесѣ, я взялъ со стола, стоявшаго у камина, рядомъ съ моимъ кресломъ, лежавшій на немъ какой-то томикъ.
Это былъ Лермонтовъ.
прочелъ я подъ пламень камина на первой открывшейся мнѣ страницѣ.
Я задумался… Воспоминанія роемъ замелькали предо мною: прошлые дни, темные и сіяющіе, Сергіевская, Гордонъ, нашъ разрывъ и та встрѣча въ Собраніи, и новая любовь, и… Вѣки мои сомкнулись, голова опустилась на грудь…
Слышу, дверь изъ маленькой залы, отдѣлявшей кабинетъ отъ прихожей, отворилась. Кто-то вошелъ…
Я обернулся въ ту сторону:- Боже мой, что же это?..
Домино, въ бархатной маскѣ, съ капюшономъ, спускавшимся на самые глаза, медленными шагами подвигалось отъ двери, ко мнѣ…
— Nathalie! кинулся я ей на встрѣчу, — прелесть соя, ты пріѣхала!.. Но какъ ты здѣсь… и въ этой маскѣ?..
Я схватилъ ея руку, привлекъ въ себѣ… и отодвинулся невольно: рука эта, тѣло подъ шелковыми складками, — были тверды и холодны какъ ледъ.
— Ты смерзла вся, моя милая… Садись къ огню скорѣе! Говори, я ждалъ, что ты пришлешь за мной изъ Матвѣева, а ты сама… Что же молчишь ты?.. Говори! говори, какъ попала ты сюда?
— Я сказала, что буду, и пришла! раздался изъ-подъ маски голосъ, отъ звука котораго вся кровь застыла у меня въ жилахъ.
— Ты… пришла? беззвучно пролепеталъ мой языкъ.
Еще беззвучнѣе скользнула маска и очутилась у камина, опершись локтемъ о его мраморный уголъ, уронивъ голову на руку, черная отъ головы до ногъ и недвижная какъ могильный памятникъ…
— Ты ждалъ ее? будто капли горючей смолы падали слова ея мнѣ въ ухо:- Сегодня годъ вашему союзу…..
Я вспомнилъ вдругъ:- да, ровно годъ тому назадъ, въ Петербургѣ, я встрѣтился съ нею… и съ этою!…
— Грѣхъ и погибель! проронила эта слогъ за слогомъ.