— Что ты отъ меня хочешь? въ мучительной тоскѣ могъ только проговорить я, падая какъ подкошенный въ свое кресло.
— Я пришла простить вамъ, послышался мнѣ опять словно стонущій ропотъ ея словъ, — простить, какъ и онъ простилъ… за нашу смерть…
— О! воскликнулъ я, исполняясь вдругъ чувствомъ какой-то безконечной жалости и вины моей предъ нею, — развѣ и ты?.. И ты?..
— Я съ нимъ! отвѣчали мнѣ будто изъ воздушныхъ пространствъ уже летѣвшіе звуки, — онъ тамъ будетъ со мной… тамъ… въ странѣ лучей… Я вымолила его… Я послана была за нимъ… Теперь назадъ, назадъ… въ отчизну!.. О, какъ сладко!.. Ты, бѣдный, темный, ходящій во мракѣ,- молись… и помни… Помни!..
Маска свалилась изъ-подъ капюшона домино. Мирра глядѣла на меня недвижными глазами, и изъ этихъ глазъ лился ослѣпительный, всего меня прожигавшій свѣтъ, изсохшія уста съ какою-то страшною красой улыбались неподвижною, неземною улыбкой, шептали какимъ-то нечеловѣческимъ шепотомъ:
— Помни… до свиданія!..
Я закричалъ въ невыразимомъ ужасѣ — и…
И проснулся…
Это былъ сонъ, ужасный сонъ! Холодный потъ обливалъ лицо мое, руки и ноги дрожали лихорадочнымъ ознобомъ…
Я былъ одинъ, почти въ темнотѣ: дрова потухли въ каминѣ; другаго свѣта въ комнатѣ не было. Въ залѣ слышались спѣшные шаги Назарыча.
— Что вы? встревоженно молвилъ онъ входя.
— А что?
— Никакъ кричали?
— Да… кажется…
— То-то!… Свѣчи зажечь?
— Зажги… Приснилось что-то такое… страшное, счелъ я нужнымъ объяснить, въ успокоеніе его.
— Безпокоите вы себя безъ толку! пробурчалъ Назарычъ, ставя на каминъ зажженную свѣчу. — Тьфу ее! Чуть въ огонь не попала! вскликнулъ онъ, какъ бы ловя что-то на лету. — И кладете-жь, вѣдь, на самый уголъ!
— Что такое?
— Да книга вотъ!…
— Какая книга?
— А почемъ я знаю, какія у васъ книги!… Французская, должно-быть?…
И онъ съ мѣста протянулъ мнѣ, не оглядываясь, книгу въ малиновомъ сафьяномъ переплетѣ.
Это была Серафта Бальзака, два года назадъ отосланная мною, по просьбѣ Гордона, Маргаритѣ Павловнѣ Оссевицкой для передачи дочери ея… На бѣлой страничкѣ, подъ переплетокъ, написано было одна слово: "помни!" — то слово, что слышано было мною во снѣ.
У меня зазеленѣло въ главахъ…
— Тамъ еще кто лѣзетъ! крикнулъ въ это время Наварычъ, направляясь въ переднюю, откуда сквозь растворенныя имъ на пути двери достигалъ до кабинета стукъ чьихъ-то вошедшихъ толстыхъ сапоговъ.
— Изъ Матвѣева. Барыня вернулись! доложилъ онъ, тотъ часъ же возвращаясь назадъ.
Я не отвѣчалъ.
— Кучеръ ихній, продолжалъ Назарычъ, — говорятъ, приказывали: когда васъ ждать?… Завтра что-ль поѣдете?
— Нѣтъ, сейчасъ, сію минуту! вскрикнулъ я, разомъ вскакивая съ мѣста. — Лошадей скорѣе!
— На дворѣ мететъ страсть, возразилъ мой старикъ, — погодить бы вамъ до утра лучше!
Но я его слушать не хотѣлъ; дома, я зналъ, я бы не спалъ всю ночь…. Тамъ живая душа, здѣсь призраки… страхъ и раскаяніе…
Я поѣхалъ.
Кучеръ Натальи Андреевны, которому приказано было ею вернуться немедленно съ моимъ отвѣтомъ, узнавъ, что я собрался тотчасъ же отправиться, счелъ своимъ долгомъ выѣхать впередъ на парѣ своихъ уже нѣсколько уставшихъ лошадей. Тройка моя нагнала его въ концѣ длинной аллеи тополей, соединяющей Доброволье съ однимъ изъ моихъ хуторовъ. Онъ крикнулъ что-то моему кучеру и погналъ своихъ коней.
— Чего гонишь, чортовъ сынъ! промычалъ мой Филиппъ, приподымаясь на облучкѣ и пристально вглядываясь въ даль.
Снѣгъ залѣплялъ намъ глаза. За околицей хутора небо, земля, окрестность — все слилось въ одну безконечную, мутную, волнующуюся пелену. Дорога шла между пахотными полями; ни деревца, ни плетня ни въ какой сторонѣ не было, или не было видно; только впереди, подъ взрывами свистящаго, остраго вѣтра, проглядывало минутами сквозь сыпавшійся немилосердно снѣгъ темное пятно бѣжавшихъ предъ нами саней. Я покрѣпче запахнулъ шубу и откинулся въ спинку кибитки.
Все безпощаднѣе выла и надрывалась буря… Какіе-то неуловимые, но чудовищные, мерещилось мнѣ, образы вились и сплетались, и проносились "рой за роемъ
То же жуткое чувство недоумѣнья и страха забирало меня за сердце. Я закрывалъ глаза и долго старался не открывать ихъ… Но тамъ, за сомкнутыми вѣками, еще грознѣе какъ будто представалъ тотъ блѣдный, мертвый образъ… Я встряхивалъ головою и опять озирался кругомъ… Та же бѣлая, безконечная, однообразная и сливающаяся пелена неба, земли и окрестности… Только вѣтеръ все острѣе рѣжетъ лицо и забирается подъ шубу, и снѣгъ все немилосерднѣе валитъ подъ полозья, подъ копыта храпящихъ моихъ коней…