— Да… Но что съ тобой? воскликнула Наталья Аждреевна. — Ты боленъ, простудился въ эту проклятую ночь?…
— Нѣтъ!…
Она вскинулась на меня всѣмъ пламенемъ своихъ страстныхъ искристыхъ очей…
— Но что съ тобой? Ты… Вы мнѣ даже руку не поцѣловали… Вы, подчеркнула она, — вы какъ будто не рады, что я пріѣхала?…
Я слабо усмѣхнулся… У меня на душѣ было скверно, очень скверно…
— Разсказывать дальше почти нечего, закончилъ Дмитрій Иванычъ, — мы разошлись съ Натальей Андреевной. Она отправилась въ Неаполь; я уѣхалъ въ Кіевъ:- меня влекло… въ келью… Но русская монашеская жизнь не такова, чтобъ алчущіе мира душевнаго могли найти его тамъ… Я принялся странствовать, былъ въ Grande Chartreuse, въ la Trappe… Ни католикомъ, ни аскетомъ я впрочемъ не сдѣлался и возвратился въ міръ, но измѣненнымъ человѣкомъ. Тотъ таинственный свѣтъ, прозрѣтый на мгновеніе мною, какъ бы изъ-за края откинувшейся завѣсы, влекъ уже меня въ себѣ неотразимо…
Еще въ Кіевѣ получилъ я отъ кузины, невѣдомо какъ-то прознавшей, что я тамъ, извѣщеніе о смерти ея дочери. Мирра скончалась 31-го декабря, въ восьмомъ часу вечера, то-есть въ тотъ именно день и часъ, когда приснилась она мнѣ. "Она умерла отъ чахотки, писала мнѣ несчастная мать, открывшейся у нея тотчасъ вслѣдъ за извѣстіемъ, что Леонидъ Сергѣевичъ убитъ на Кавказѣ. Она только этого одного человѣка и любила во всю свою жизнь, хоть и знала его такъ не долго, и никогда-то, можно сказать, у нихъ промежъ себя про любовь и рѣчи не было. Только пожелала она остаться ему вѣрною и — осталась. Евстигней Степанычъ былъ ей до смерти братомъ и больше ничего, никогда. На томъ условіи предложила она сама ему жениться на ней, и онъ согласился, — очень онъ благородный человѣкъ и совсѣмъ убитъ теперь. Я объ этомъ узнала только отъ него послѣ ея кончины и, признаюсь тебѣ, не прощаю того, что онъ тогда все это скрылъ отъ меня. Еслибъ я знала раньше, я бы употребила всѣ средства, потому еслибъ она, ангелъ мой Божій, сдѣлалась матерью, то, конечно, жила бы до сихъ поръ и не оставила меня на старость лѣтъ сиротой безутѣшной"…
Бѣдная женщина и годомъ не пережила дочери… Скобельцынъ живъ и до сихъ поръ и гдѣ-то губернаторствуетъ, женатъ во второй разъ, и куча, говорятъ, дѣтей…
Лѣтъ пять послѣ этого, я въ Лондонѣ столкнулся съ Натальей Андреевной въ дверяхъ Британскаго Музея. Она была все также роскошно хороша и шла подъ руку съ чернокудрымъ красавцемъ, котораго я помнилъ еще съ Неаполя, герцогомъ della Torre-Leone. Я поклонился имъ. Кавалеръ ея учтиво приподнялъ шляпу; Наталья Андреевна не отвѣчала на мой поклонъ… Она была права — съ своей точки зрѣнія…
— И все? воскликнулъ я, когда замолкъ Флегонтъ Иванычъ.
— А то чего же еще желаете? усмѣхнулся онъ.
— Не спрашивали вы его: видѣлъ-ли онъ Мирру еще разъ? Вѣдь она говорила ему: до свиданія?…
— Спрашивалъ.
— А онъ что на это?
— "Не видѣлъ еще, отвѣчаетъ, — а увижу". И такъ увѣренно, знаете!… И дѣйствительно… не докончилъ мой спутникъ.
— Видѣлъ?
— Или думалъ видѣть, подчеркнулъ современный членъ суда, — а только-что какъ я имѣлъ уже честь вамъ доложить, смерть его тоже сопровождалась — или, вѣрнѣе сказать, предшествуема была — довольно странными обстоятельствами.
— Вы можете ихъ передать мнѣ?
Флегонтъ Иванычъ вмѣсто отвѣта полѣзъ, не растегивая пальто, въ боковой карманъ сюртука и вытащилъ оттуда бумажникъ.
— Вотъ-съ тутъ, молвилъ онъ, перебирая въ немъ толстыми пальцами, — тутъ у меня письмецо-съ одно хранится… Надо вамъ сказать-съ, когда вотъ это я жилъ въ городѣ супротивъ Сосенокъ и часто посѣщалъ Дмитрія Иваныча, такъ тогда мы въ нему часто компаніей ѣздили, — очень дружный кружокъ, знаете, вокругъ него образовался, — всего-то впрочемъ человѣка три: ну, вашъ покорнѣйшій слуга, разумѣется, предводитель уѣздный, отличнѣйшій человѣкъ, Александръ Евграфычъ Дѣвицынъ, русская душа, знаете, въ полномъ смыслѣ, честная и открытая, и третій былъ Константинъ Петровичъ Зеленскій, съ Дмитріемъ Иванычемъ посредниками вмѣстѣ были, и поднесь, должно-быть, посредникомъ остался, — человѣкъ это стараго воспитанія, грамотный, по ученой части долго служилъ… Такъ вотъ-съ они оба присутствовали при его смерти, — я въ то время назначенъ ужь былъ въ Саратовъ; въ 1867 году это было;- и Константинъ Петровичъ, зная, какъ я преданъ былъ покойному, обстоятельнѣйшимъ образомъ изложилъ все это въ письмѣ ко мнѣ… И вотъ-съ, если угодно, я вамъ могу прочесть, договорилъ Флегонтъ Иванычъ, вынимая изъ бумажника конвертъ, а изъ него нѣсколько тщательно сложенныхъ и мелко исписанныхъ почтовыхъ листиковъ.