— Сдѣлайте одолженіе! взмолился я.
— Гм, гм, началъ онъ, отыскивая глазами, — начало не интересно: сожалѣніе, разумѣется, выражаетъ… Потомъ… Да, вотъ. оно! крикнулъ онъ, поправилъ pincenez на носу и принялся читать.
"Онъ умеръ, потухъ, могъ бы я сказать, на моихъ глазахъ; я подымалъ его бездыханное тѣло, а между тѣмъ все, что совершилось предо мною, представляется мнѣ до сихъ поръ тяжелымъ, мрачнымъ сномъ, — такъ все это необыкновенно и необъяснимо. Судите сами!
"Всю прошлую зиму Дмитрій Иванычъ провелъ въ Римѣ, гдѣ съѣхался съ сестрою своей, графинею Бобрищевой-Пущиною, и ея сыномъ, а въ половинѣ мая вернулся въ Сосенки. Онъ привезъ съ собой племянника, молодаго графа (юноша скромный и твердо учившійся; такіе теперь рѣдки). Здоровье нашего друга, на первыхъ порахъ, казалось, даже и значительно поправилось. Онъ былъ бодръ и веселъ, ѣздилъ верхомъ съ племянникомъ и говорилъ, что чувствуетъ себя помолодѣвшимъ. Однако, мѣсяцъ спустя, онъ сталъ опять жаловаться на сердцебіеніе, которое совсѣмъ было прекратилось въ бытность его въ Римѣ. Графъ послалъ тотчасъ же за докторами. Пріѣхалъ Лѣсовскій, пріѣхалъ еще одинъ, изъ сосланныхъ Поляковъ, — продѣлали весь свой обрядъ, раздѣвали больнаго, прикладывали ухо и въ спинѣ, и въ груди, болтали что-то промежъ себя и объявили, что опасности нѣтъ никакой, что больному впрочемъ не слѣдуетъ пить вина, — а онъ его, какъ вы знаете, и такъ не бралъ капли въ ротъ, — ни крѣпкаго чаю, а что затѣмъ лѣкарствъ не нужно никакихъ, и что сердцебіеніе Дмитрія Иваныча слѣдуетъ приписать весеннему воздуху и усиленному движенію, отъ котораго, пожалуй, лучше воздержаться. Затѣмъ поклонились, получили по красненькой и уѣхали. Графъ совершенно успокоился, да и Дмитрій Иванычъ съ тѣхъ поръ болѣе не жаловался. Такъ прошли еще двѣ недѣли.
"27-го іюня, вернувшись домой уже поздно вечеромъ изъ одной волости, нахожу у себя привезенное, говорятъ мнѣ, еще утромъ, письмо изъ Сосенокъ. Молодой графъ извѣщалъ меня двумя строчками, что "съ дядей нехорошо", и просилъ немедленно пріѣхать. Я тотчасъ же, не раскладывая лошадей, отправился туда. Пріѣзжаю утромъ часовъ въ пять. Весь домъ, вижу, ужь на ногахъ. Провели меня тотчасъ къ графу, у котораго уже сидятъ и чай пьютъ Лѣсовскій и Александръ Евграфовичъ. "Что случилось?" спрашиваю. На это графъ мнѣ передаетъ слѣдующее:
"Наканунѣ утромъ вошелъ онъ, по обыкновенію, къ Дмитрію Ивановичу звать его завтракать. Къ удивленію его, увидѣлъ онъ, что, несмотря на жаркую погоду стоявшую на дворѣ, въ кабинетѣ пылаетъ каминъ, — но онъ еще болѣе удивился, замѣтивъ, что дядя, небритый и въ халатѣ (чего съ нимъ никогда не бывало: онъ, помните, какъ всталъ, такъ и одѣлся щеголемъ,) сидитъ предъ огнемъ и какія-то письма туда видаетъ.
"- Здоровы вы, дядюшка? спросилъ встревоженный молодой человѣкъ. — Ничего, живъ пока! отвѣчаетъ ему тотъ такимъ страннымъ голосомъ, что "мнѣ холодно сдѣлалось", говоритъ графъ. Затѣмъ Дмитрій Ивановичъ взялъ его за руку и говоритъ ему: "надѣюсь, Юрій, что то, что я скажу тебѣ, ты примешь съ мужествомъ?… Первою мыслію того было, что съ его матерью, которую онъ оставилъ на водахъ за границей, несчастье случилось. — Матушка!… не договорилъ онъ, — Нѣтъ, нѣтъ, слава Богу, перебилъ его очень живо Дмитрій Ивановичъ, она совершенно здорова и, надѣюсь, проживетъ еще долго! Нѣтъ, сказалъ онъ тихимъ, но твердымъ голосомъ, — я умру завтра!
"Племянникъ вскрикнулъ и кинулся ему на шею. Дмитрій Ивановичъ взялъ его за голову обѣими руками, крѣпко поцѣловалъ и прошепталъ ему на ухо: "завтра, въ восемь часовъ утра"…
"Вы можете себѣ представить ужасъ и недоумѣніе бѣднаго юноши! Ему сначала додумалось, что дядя рехнулся… что съ вами, говоритъ, — отчего завтра, въ восемь часовъ?… Я видѣлъ, отвѣчаетъ Дмитрій Ивановичъ, знаю! И съ этимъ указываетъ пальцемъ на письменный столъ, на которомъ лежала раскрытая книга. Графъ подошелъ, смотритъ: книжка стиховъ Лермонтова, раскрыта на стихотвореніи Ангелъ, и подъ заглавіемъ спѣшнымъ и слабымъ, но довольно яснымъ почеркомъ помѣчено 28-го утромъ 8… Что это значитъ? спрашиваетъ онъ. — Она! говоритъ на это Дмитрій Ивановичъ. — Кто она?… Но, вмѣсто отвѣта, дядя всталъ съ кресла и говоритъ ему: "Оставь меня одного, Юрій, мнѣ надо еще весь этотъ старый хламъ въ порядокъ привести". Онъ провелъ его до дверей кабинета и заперся на ключъ.
"Все это такъ ошеломило графа, что онъ насилу добрался до своей комнаты и долго не могъ собрать своихъ мыслей. На его счастье, пріѣхалъ неожиданно самый полезный для него человѣкъ, а именно Лѣсовскій, которому онъ все и разсказалъ. Докторъ нѣсколько успокоилъ его, и, на всякій случай, посовѣтовалъ послать за Александромъ Евграфовичемъ и за мною, какъ за двумя самыми близкими въ Дмитрію Ивановичу людьми.